Корабли с Востока - [15]

– Он пытался меня остановить. – Младший вскидывает голову. Сейчас, когда левый глаз у него не открывается, видно, как они со старшим похожи. Почти совсем одна кровь. И разница – в год. Двадцать восемь и двадцать семь.

– Плохо пытался. Но главное – он пропустил две трети моих наблюдателей. Это ты должен был застать меня врасплох, а не я тебя. Мятеж – ладно.

Мятеж на тяп-ляп? Пусть спасибо скажет, ему не это положено. А ты не говори. Тебя вообще больше нет. Ты изгнан и уходишь от мира. На гору Коя.

– Что я должен буду там делать… господин?

– О! Правильный вопрос. Сначала – ничего. Слишком много глаз. Потом регент предложит тебе помощь. Ты откажешься. Потом еще подождешь. Потом тебя найдут. Я тут сижу полуслепой, потому что границы наши обложены, сам знаешь, и сообщения доходят одно из десяти. Займись. Чтобы в столице моргнуть никто не мог так, чтобы мы не знали. Сделаешь, настроишь, можешь возвращаться.

Младший кланяется в пол.

– Ничтожный благодарен за возможность сделать эту малость. – Распрямляется. – Самому пригодится, если что.

Старший кивает.

– Правильный ответ, опять хвалю. Что?

– Почему вы… почему ты меня не остановил? Если знал. И ты убил родного брата за меньшее. А я тебе – двоюродный.

Старший разводит руками.

– Не остановил, потому что ты дурак и учишься только на собственных ошибках. И только если их вогнать тебе в глотку и не дать выплюнуть. Как и я, кстати. И ты не сидел и смотрел, как меня травят чужими руками. И выбрал для своей затеи время, когда вокруг нет войны, а регент занят… Вон, в общем, отсюда, пока я не передумал.

Младший очень хорошо знает, что это не шутка и не угроза, – и отползает к выходу так быстро, как позволяет левый бок.

– И если ты и в следующий раз не примешь в расчет политику, – летит вслед ему, – или прозеваешь моих шпионов, я тебя на воротах повешу, господин младший братец. И снимать запрещу.

Видимо, думает младший, которого впервые в жизни назвали братом, а не кузеном, видимо, боги и будды спасибо вам, это была действительно хорошая засада.

4. Рыцарь и дракон

Наоэ Канэцугу был очень добрым человеком. Кроме того, он был человеком доброжелательным, что не всегда совпадает, а на должности стратега в природе почти не встречается. Окружающие обычно поначалу видели в его поведении хитрый тактический ход, ибо счесть его глупостью было невозможно – будь Наоэ глуп, он бы до своих лет не дожил. И когда до людей доходило, что к ним действительно обращаются с открытой душой и чистым сердцем, это, как правило, обезоруживало похлеще любой хитрости. Даже Исида Мицунари не устоял, а уж он-то был известен скверным характером не меньше, чем острым умом.

Но было исключение, о которое доброжелательность Наоэ разбивалась, как капли дождя о каменную стену. Исключение смотрело на мир единственным близоруким глазом – при этом умудряясь все замечать, одевалось с вызовом традициям и просто хорошему вкусу, носило непристойно короткую стрижку и нагло усмехалось в лицо мирозданию – и самому Наоэ. Тогда Наоэ забывал о своих обычных манерах и правилах хорошего тона и начинал говорить такое, что впору доброму другу Мицунари отвести его в сторону и напомнить все многолетние нотации, что надо-де следить за языком, сдерживать себя и не наживать лишних врагов. Наоэ и сам это прекрасно понимал. И тем не менее.

Самого себя старший советник отнюдь не считал безупречным, но умел отличать хорошее от плохого, а добро от зла. Уэсуги – добро, Датэ – зло, это совершенно ясно и сомнению не подлежит. Мы несем справедливость по заветам великого Кэнсина, мы защищаем крестьян и горожан, кои не в силах защитить себя сами, мы даем возможность бедным избавиться от голода – с помощью мягких и разумных законов. Мы заботимся о процветании наук и искусств, ибо Уэсуги так же чтут книгу, как и меч. И это непреложная истина.

Такая же истина, что Датэ Масамунэ есть воплощение зла. Наоэ понял это еще тринадцать лет назад, когда молодой хозяин тогда еще Ёнедзавы вышел на оперативный простор и его стали называть уже не Этот Щенок Датэ, а Дракон. Очень быстро стали называть. Советник собирал сведения о нем и раньше, это входило в его обязанности – в конце концов, владения Датэ располагались на север от Этиго и с отцом Дракона людям Уэсуги доводилось встречаться в бою, но одно дело привычка знать о соседях все, а другое – грозовая туча, потихоньку складывающаяся из облаков над твоей границей.

Сведения были не из приятных. Война – жестокое дело, Наоэ не любил ее. На войне даже самые лучшие люди не всегда могут себе позволить брать пленных и щадить сдавшихся. Как бы ни хотелось, не всегда. Но даже князь Ода, которого не зря называли Демоном Шестого Неба, не приказывал снести с лица земли вражеский замок со всеми обитателями, всего лишь чтобы послать сообщение. Ему – а Ода тоже был врагом Уэсуги, а также врагом богов и будд – для таких распоряжений все же требовались более существенные причины. Личные привычки Масамунэ отличались от его способов вести войну в худшую сторону. Рассказывали, что он пишет стихи свежей кровью пытаемых пленников, а разрубленное тело владетеля замка Нихонмацу приказал сшить стеблями своей родовой глицинии и в таком виде распять. Дракон, как есть дракон. Которому всегда и всего мало, который стремится захватить как можно больше земель, угнетает беззащитных и все тащит в свое логово. Как это произошло с провинцией Айдзу, которую он захватил под предлогом мести за отца. Он не заслуживает права на доброе отношение.