Кораблевская тетка - [2]

В маленькой прихожей было немного посветлей.

- Эх, птичка, - ахнула женщина, - да ведь ты будто из болота выполз! Ну-ка, скидывай скорей свою хламиду, вешай ее сюда!

Она отняла у него шляпу и нахлобучила ее на колышек у двери. И со шляпы и с пальто стекала струйками дождевая вода.

Сергей Федорович, с неожиданной точностью вспоминая в каждой интонации скрипучий голос тетки Паши и начиная улыбаться от этого воспоминания, стоял молча, вытирая мокрое лицо носовым платком.

- Ну, марш в кухню, там у плиты посушитесь, - скомандовала тетка и, приглядевшись к нему, спросила: - А вы ко мне, что ли, или так, от дождя забежали?

- Да здравствуйте же, тетка Паша! - укоризненно пробасил Сергей Федорович.

Тетка всплеснула руками и протяжно ахнула, впиваясь в него глазами, готовясь вот-вот его узнать и все еще не узнавая.

- Постой, постой, ты кто ж такой будешь?.. Ты, птичка, чтой-то вырос уж очень, наверно, а? Такого здоровенного я и не помню.

Своими костлявыми сильными руками она ухватила его за плечи, повернула лицом к свету и вдруг разнеженно, коротко всхлипнула, сморщив свое и без того сморщенное, сухое лицо:

- Кто приехал!.. Сережка! И я-то, старая скворечница, не узнала сразу, а ведь ты и не изменился нисколечко. Иди, поцелую!

Она потянула его за ухо, пригибая к себе, поцеловала в щеку, еще раз коротко и сухо всхлипнула и вдруг в голос закричала:

- Да что ты, заболеть решился, что ли? Снимай сапоги, сейчас же все до нитки, без разговоров!

Апахалов сидел около горячей плиты на табуретке и, с удовольствием шевеля пальцами ног в тазу с горячей водой, хохотал и вскрикивал:

- Ой, тетка, не стерплю! Ой, выскочу, не лей же ты больше кипятку. Совсем сварила.

Тетка неумолимо все подливала горяченькой.

- Не любишь? А простуживаться ты любишь? Вот я тебе выскочу, только попробуй!

Когда они уселись друг против друга пить чай, Апахалов подумал, что вид у него сейчас довольно странный для немолодого, солидного человека: теткины войлочные шлепанцы, надетые на босу ногу, и поверх белья накинуто, как плащ, зеленое фланелевое одеяло, заколотое на плече булавкой.

Прихлебывая из пузатой чашки горячий липовый цвет, заваренный специально по поводу его предполагаемой простуды, Апахалов оглядывал комнату.

Зеленые тропинки половиков тянулись через ярко-желтый пол, расходясь по двум направлениям: в спальню и кухню. Подоконники были заставлены всевозможными банками, горшочками и горшками, в которых росли главным образом кривые палочки - на карточках детским почерком были выведены названия самых различных представителей растительного царства, от эвкалипта до овса.

- Рассказывай теперь все про себя, - приказала тетка, - я буду слушать. Женился ты наконец? Нет? Это почему же? Пора! Тебе сколько лет-то? Я ведь уж и не помню...

Сергей Федорович засмеялся:

- К полсотне подъезжаем, тетенька!

- Ну-ну, что это ты выдумываешь! Откуда это вдруг! Ты ведь вот какой был совсем недавно. Разве я не помню... Отчего же ты, однако, все не женишься?

Сергей Федорович вспомнил давнишнюю историю, решившую для него раз навсегда этот вопрос, и не нашел сказать ничего лучшего:

- Да вот так оно уж получилось!

Тетка, оказывается, кое-что знала. Она быстро сказала:

- Ведь это когда было! Сколько лет прошло! Другую какую-нибудь мог найти... Или нет?

- Нет, - сказал Апахалов, внимательно разглаживая пальцами скатерть.

- Вот оно! - с сокрушением тетка подняла палец кверху. - Это все наше упрямство.

- Очень может быть. Да ты, тетка, вот тоже замуж не собралась.

Она пренебрежительно отмахнулась:

- Замуж! Я, птичка моя, в приют с восемнадцати лет воспитательницей поступила. И в како-ой! Фабричный. Благотворительный. В Кораблевской слободке! Молебен отслужили, сунули мне на руки шестьдесят семь птичек этих, сироток. Одному седьмой годок, другому пятнадцатый. Которые еще в куклы играют, которые уже водку пить научились, и все разутые и есть хотят, а смета у приюта - кто сколько пожертвует... Где мне тут с мужем-то возиться было, что ты! Я как в этот омут попала, так и на всю жизнь.

Она потянулась к самовару наливать ему четвертую чашку.

Апахалов перехватил ее руку, чувствуя, что и так распарился как в бане.

- Ну так чего тебе дать?.. Ты ведь небось куришь? Приучился?

- Да нет, доктора не велят.

- Наверное, покуриваешь потихоньку! И очень плохо. Привыкнешь - потом не отстанешь... Ну, если напился, карточки надо посмотреть. Ты ведь у меня не видал многих.

Тетка зажгла свет в маленькой комнатке, где стояла ее плоская койка, покрытая чистым тканьевым одеялом.

Стена пестрела старыми фотографиями.

- Вот это тетя Вера. Помнишь? Ну, Лукашкова. Муж ее - высокий, здоровый такой, студенческие песни пел басом, его при царе в Сибирь сослали за беспорядки... А вот этого не узнаешь?

Апахалов нагнулся, вглядываясь. Желтые фигуры людей, очертания деревьев и дощатого забора еще выступали из общего желтого тона карточки. На лавочке у забора сидела старушка в черном платке. Вокруг нее стояли и сидели усатые мужчины в пиджаках и косоворотках и женщины в длинных юбках, с короткими кофточками, подпоясанными широкими поясами. Два мальчика и неясная, смазавшаяся тень от собаки были на переднем плане.