Корабль отплывает в полночь - [73]

Старик Фирамтот посмотрел на Фулсома и сказал все тем же непривычно отстраненным и мягким голосом:

– Он тоже увидел часть своего разума, о которой давно забыл. Разрушающее красоту напряжение, что охватило весь открытый космос, оказалось слишком тяжким для него. Старый добрый ВСС-натиск начал убивать его тело. Но Селия приоткрыла его сознание, показав, что там все еще живут и надежда, и удивление, и романтика, и юношеские мечты.

Услышав удивленное восклицание, все обернулись к Гальвесу. Худое лицо корабельного врача светилось восторгом.

– В старые времена это называли чудом. Ни я, ни любой другой врач из Конфедерации не смогли бы сделать ничего подобного. – Он резко повернулся к Фирамтоту, и в голосе его неожиданно послышалась теплота. – Сэр, вы излечили нашего вождя при помощи своих великих знаний о разуме и сердце. Позвольте нам выразить свою благодарность. Мне знакома болезнь, что убивает вас, причина ее не в вашем разуме, а в напавших на вас крохотных живых существах, и я знаю, как с ними справиться.

Старик Фирамтот опустился в кресло, устало, как человек, едва стоящий на ногах, человек, совершивший последнюю прогулку в этом мире, словно кресло было его гробом. Какое-то время он смотрел на Гальвеса с мягкой улыбкой, а затем покачал головой.

– Нет, – сказал он очень тихо, но никому не пришлось напрягать слух, чтобы разобрать его ответ. – Благодарю тебя за предложение, а еще больше – за тот дух, что побудил тебя сделать его. Я знаю, что ты можешь меня вылечить, но для лечения потребуются машины и вещи, сделанные машинами, и я не могу пойти на компромисс. – Его голос сделался еще тише, а взгляд – еще отчужденнее. – Когда юноша становится мастером духа, он должен отправиться один в темноту джунглей – джунглей собственного разума – и бесстрашно продержаться там три дня. Так и я ухожу в еще более густую темноту, из которой никто не возвращается. До моего ухода осталось совсем немного, за последние несколько часов я истратил силы, которые помогли бы мне цепляться за жизнь еще не одну неделю. – Его лицо помрачнело. – Возможно, я обязан отправиться в этот путь еще и потому, что послал туда Свейна. – Фирамтот оглядел всех суровым взглядом. – Он был хорошим человеком, лучше большинства из вас и многих из нас. Возможно, мы оба были слишком сильными и уверенными в себе, и нам не позволено жить дальше. – Его губы чуть скривились. – Я бы очень хотел пожить еще. Я хотел бы увидеть результат этой встречи – можете не сомневаться, встреч будет много – и отчасти помочь вам своими советами. Я хотел бы увидеть, сможет ли механический лев лечь рядом с мистическим ягненком. Но об этом придется позаботиться другим. Я сделал свой выбор.

На ясном голубом небе едва можно было различить метеорные следы. Свежий ветер, пробравшись сквозь прозрачные кроны деревьев, гулял по расчищенному участку вокруг «Крота». Ярко светило солнце, ничуть не затуманенное пылью. На земле перед выходной площадкой стояли члены экипажа «Крота» в парадной форме, выглаженной и начищенной до последней магнитной застежки, словно перед адмиральской проверкой. Напротив них расположилась более многочисленная группа жителей деревни в церемониальной одежде: черные ткани домашнего плетения, черные шкуры, бусы и браслеты из черного дерева, головные уборы из черных перьев, раздуваемых ветром.

Старика Фирамтота среди них не было, как не было Тауно Свейна среди людей с «Крота».

Капитан Джеймс Фулсом закончил произносить официальную часть прощальной речи и, как только напряжение спало, обратился с большей непринужденностью к Силанти, который говорил теперь от имени деревни:

– Итак, мы возвращаемся домой, унося с собой весть о вашем дружелюбии, о том, что вы не представляете опасности для Конфедерации.

Силанти улыбнулся:

– Мы благодарны вам, однако у меня есть сомнения. Вы поверили нам, но увидит ли Конфедерация все это в таком же свете?

– Мы поможем им увидеть, – мрачно пообещал Фулсом.

Силанти кивнул:

– Но, как указывал Фирамтот, за спиной у Конфедерации могут стоять другие люди – хитрые и могущественные, которые будут подталкивать ее к проявлению ненависти ради своей выгоды. Не забывайте об этом.

– Можете положиться на нас, – ответил Фулсом. – Кстати, вы по-прежнему не хотите послать одного из ваших людей с нами? Понимаешь, они очень помогли бы нам убедить Конфедерацию. И мне кажется… – он перевел взгляд на Грега и Геи, увлеченно обсуждавших что-то, и Карло Бальдини, окруженного полудюжиной детей, – прости меня за эти слова, но некоторые из них были бы счастливы полететь с нами.

– Ты говоришь чистейшую правду, – согласился Силанти. – Но из этого ничего не выйдет. Мы предлагаем Конфедерации самую теплую дружбу, но наши запреты остаются с нами. Если мы встретимся с вами, если посетим вас, то сделаем это по своей воле и своим путем, а не с помощью машин.

– Что ж, раз вы нашли свой путь, пусть будет так, – сказал Фулсом.

– Я много размышлял об этом, – вмешался Карл Фридрих. – Неужели нельзя найти компромисс? Не думаю, что машины плохи сами по себе. Единственное, что плохо в машинах, – это строгая регламентация и слишком быстрый темп жизни, достигаемый с их помощью. Больше в них нет ничего плохого, если только не запутаться в паутине самообмана, заблуждений и суеверий. Неужели не найдется способа совместить лучшие качества машин с достоинствами разума?