Корабль и другие истории - [34]

И — о, ужас! — стоило инженеру надеть обновку, как выяснилось, что полы не доходят до колен, рукава оканчиваются где-то между запястьем и локтем, пуговицы и петли не желают застегиваться. Воробьев и жена его очень удивились, потому как на предыдущих примерках все, казалось бы, было в порядке, да и все предыдущие пальто (а шил инженер у Рувима лет пятнадцать) сидели прекрасно. Портной побелел, руки его дрожали. С губ портного слетали слова о дурной голове, старости, позоре, извинения и изъявления. Наконец, придя в полное отчаяние (волосы дыбом стояли на голове клочьями) портной на мгновение замолк, а потом предложил Воробьевым пойти в кино — или погулять — и придти часа через два.

«Я все подгоню, я все исправлю, ах, какая неприятность», — приговаривал несчастный. Воробьевы ушли. Через два часа им открыл дверь побагровевший, в мокрой рубашке с закатанными рукавами, с сантиметром на шее и очками на лбу Рувим Исаич. В глубине коридора мелькнула запаренная жена его с утюгом.

Юрий Всеволодович надел злополучное пальто. Оно застегнулось. Длина рукавов и пол была на пределе — полнеть хозяину не рекомендовалось, однако, пальто было как раз. Крошка Рувим, доходивший инженеру до груди, смахнул мел с отворота воротника щеткой. Похоже, что он был близок к инфаркту.

Воробьевы доехали до Финляндского вокзала, и Юрий Всеволодович пошел брать билеты. Машинально он сунул руку в карман и достал оттуда 50 рублей и адресованное портному письмо. Недоумевая, он показал деньги и письмо жене, и они опять поехали на Обводный.

Рувим Исаич выслушал своего клиента, раскрыв рот. Потом бросился к одному из трех стоящих в комнате шкафов и распахнул его. На плечиках висело огромное серое с иголочки пальто Юрия Всеволодовича. Маленький портной за два часа подогнал ему свое.

КОНЕЦ СВЕТА

Поэт Геннадий Алексеев писал фантастический роман «Конец света», каковой в соответствии с замыслом должен был происходить в отдельно взятом городе, а именно — в нашем, в Петербурге. Дописать эсхатологический роман Алексеев не успел.

— Вот я все думаю, — говорил он, смеясь, — с чего бы это вдруг в одночасье целый народ свихнулся, объявил новую эру и стал резать своих же граждан ради светлого будущего? и пришел, знаете ли, к выводу: всё вышло исключительно из-за Тунгусского метеорита. А касаемо конца света… да, господа, он давно уже начался! Может, когда Христа распяли. Может, позже. Но только ждать его нечего. Мы давно в нем живем.

НАСОНОВ

Он появился в нашей квартире на Маяковского 1 в начале пятидесятых. Я потом спросила — кто он такой? Мне ответили: инженер из Свердловска. Я не вполне поняла тогда, откуда он приехал; поняла значительно позже. А приехал он из лагеря. Был Насонов обостренно худой, востроносый, то ли ежиком остриженный, то ли гладко причесанный. Он всё время смеялся.

— Видите, — говорил он, — какие у меня чудные вставные зубы? оцените, доктора, работу стоматолога-протезиста.

Насонов рассказывал, как он организовал оркестр из заключенных. Вероятно, он был просвещенный меломан, так же, как мой дед, настолько просвещенный, что почти уже и профессионал.

— Инструментов и нот поначалу у нас не было, — рассказывал Насонов, — зато были расчески и папиросная бумага. У вас есть папиросная бумага?

Меня отрядили к полузапретному идеально аккуратному бюро отца, и я принесла папиросной бумаги. Насонов оторвал клочок, обернул им расческу и начал играть. Похоже, он мог исполнить всё. «Прощание славянки». Вагнера. Мендельсона.

Они с дедом хохотали, прямо покатывались.

— Это уж потом мы развернулись, у нас все появилось. Скрипки, веришь ли, Всеволод? кимвалы бряцающие, красота.

У него была пепельная бело-голубая кожа. И очень странная болезнь: ороговение подкожного слоя. Можно было постучать по запястью, как по гипсу или по черепашьему панцирю. Фактически, он был уже смертник.

ШИНЕЛИ ВСЕ ОДИНАКОВЫЕ

Уже упоминавшийся выше Всеволод Иванович Воробьев отличался феноменальной рассеянностью. В Географическом обществе, где раздевалка была без номерков, он всегда давал рубль гардеробщику, чтобы тот принес его шинель: отличить свою шинель от других он не мог. «Это только портной может, — говорил он, — шинели все одинаковые». Собрав однажды сотрудников своего отдела на совещание, он полез в карман кителя за носовым платком и достал аккуратно сложенный и отутюженный бюстгальтер жены своей Ольги Ивановны (который накануне взял со стопки чистого белья); им лицо и вытер. Однажды она двое суток искала поясок от своего нового платья, и нашла его в рукавах кителя Всеволода Ивановича: он ходил с пояском на работу, как дети — гулять с рукавичками на резиночках.

В других же вопросах (касавшихся литературы, истории, географии и так далее) Всеволод Иванович проявлял феноменальную память и знания энциклопедиста. Посмотрев фильм «Русское чудо» он отправил Торндайкам письмо, в котором писал о кадрах с русской революционеркою на этапе, мол, сфотографирована никакая не революционерка, а известная всей России преступница Сонька-Золотая Ручка, и проверить это можно, посмотрев журнал такой-то (кажется, «Ниву») за такой-то год. В ответ пришло благодарственное письмо с заверениями, что кадры с Сонькой будут из фильма изъяты.