Корабль дураков - [184]

— Вместо несчастной графини, — прибавил Баумгартнер. — Я уверен, она ни в чем не виновата, просто несчастная дама очень больна, и у нее не хватает сил переносить страдания без помощи лекарств…

— Я никак не одобряю эту женщину, — возразила фрау Лутц. — Ни одного довода не нахожу в ее защиту. Но все равно, по-моему, это несправедливо, что она понесет наказание — пускай даже заслуженное, — когда гораздо худшие преступники выходят сухими из воды… Но чего еще можно ждать на этом свете?

Тут подал голос Глокен, смутно обиженный бестактным заступничеством фрау Лутц (конечно, она его выручила, но ведь и выставила на посмешище), и перевел разговор с отвлеченных рассуждений к фактам.

— Они сегодня всюду воровали, на корабле они все время мошенничали… лотерею затеяли!.. а эти дети, маленькие чудовища, украли жемчуг графини и кинули за борт…

— Ну, это не доказано, — возразил Лутц. — И еще неизвестно, был ли это настоящий жемчуг, неизвестно даже, может быть, они выбросили не ее ожерелье, а просто какие-то бусы…

— Мой муж очень близорук, — холодно, сердито перебила фрау Лутц. — Во всяком случае, у него неважное зрение. Он не может в точности знать, что произошло, когда эти дети столкнулись с нами на палубе… А я все видела, и я точно знаю, это было жемчужное ожерелье с бриллиантовой застежкой, и эти выродки его украли, и девчонка швырнула его в воду. Только и всего, — язвительно сказала она. — Всего-навсего. Такие пустяки, разумеется, никого не волнуют, не следует беспокоиться из-за такой мелочи…

Лутц в свою очередь обратился к остальным, будто жены здесь не было — пускай знает, что он ею недоволен:

— Моя жена придерживается весьма строгих принципов, бедняжка, она полагает, что нет мелких прегрешений, каждое по меньшей мере стоит виселицы; не упомню случая, когда она бы проглядела малейший чей-нибудь недостаток, кроме своих собственных, и бесполезно объяснять ей, что нельзя судить по наружности, по внешним обстоятельствам — даже в простейших случаях они еще не могут служить серьезной уликой…

— Эльза! — решительно вмешалась фрау Лутц. — Ты ведь тоже это видела, не так ли?

До сих пор Эльза стояла молчаливая, удрученная, не смотрела на родителей и почти не слушала, что они говорят, но тут вздрогнула и мгновенно отозвалась:

— Да, мама.

Очнулся и Баумгартнер и стал пожимать руку Лутца.

— Да вы говорите, как настоящий юрист, как хороший адвокат, это большая редкость, ведь неспециалисты обычно совсем не разбираются в великих принципах, определяющих цену свидетельских показаний, а это в судопроизводстве основа основ… Поздравляю вас! Вы, наверно, когда-то готовились на адвоката?

— Нет, но у меня есть близкие друзья — юристы. В моем деле мне нужна бывала их помощь. Они давали мне хорошие советы.

Глокен страдал от пережитого позора: надо было проявить стойкость, остаться свидетелем грабежа и разоблачить танцоров, и пускай бы их у него на глазах арестовали и потащили в juzgado[58], — а он, чем бы повести себя как герой, малодушно сбежал. И даже допустил, чтобы фрау Лутц его защищала от детей… от детей, какое унижение! А потом он видел, как та банда удалилась с добычей, и другие тоже видели, но только смотрели и попусту болтали языками, и никто даже не заикнулся о том, что ведь и они виноваты, они — сообщники…

— Я знаю одно, нам следовало что-то предпринять, — сказал он, обращаясь ко всем сразу, и каждый по-своему посмотрел на него свысока.

— А что вы предлагаете? — спросил Лутц. — В моем деле мы на мелкие кражи смотрим сквозь пальцы: что потеряешь на одном посетителе, наверстаешь на другом. У нас в бюджете есть особая статья: замена мелочей, которые легко унести… вы не поверите, что за барахольщики эти туристы, даже самые почтенные с виду, — льстятся на всякую безделушку, сущие сороки. Так что я не отношусь к этому серьезно…

Лутц глянул на свои часы, потом на солнце. С востока опять, как и накануне, наплывали большие темные тучи. Остальные тоже стали смотреть на часы, и миссис Баумгартнер сказала:

— Уже поздно. Если мы пойдем пешком, как бы не опоздать на корабль.

— «Вера» нас подождет, — сказал Лутц.

Но приятный дурман от выпитого всеми вина уже рассеивался. На всех лицах отразилось смущение, каждому стало неловко перед остальными; порядком напуганные, они окликнули коляску и с неожиданной торжественностью подкатили к самому подножью трапа — матросы и впрямь уже готовились его поднять. В последнюю минуту, еле переводя дух, вся компания поднялась на корабль и присоединилась к остальным пассажирам, которые уже высыпали к борту полюбоваться суматохой отплытия. Поговаривали, что в открытом море разгуливается волнение. Оркестр заиграл «Прощай, мой маленький гвардеец», и сирийцы, которые кишели на пристани, пытаясь всучить туристам овчинные коврики и опиум, стали расходиться.

Между бортом «Веры» и причалом уже ширилась полоска воды, Санта-Крус, отдаляясь, опять хорошел, как хорош показался издали впервые, а тем временем у борта стеснилась испанская труппа и в настороженном молчании не сводила глаз с какой-то женщины на берегу: женщина в отчаянии рыдала и, потрясая кулаками, выкрикивала яростные обвинения и проклятия верхней палубе отходящего корабля. Один из патрульных национальных гвардейцев, грозного вида верзила, оставил своего напарника и пошел унимать неприличный беспорядок. Взял женщину за плечи, повернул и торопливо повел подальше от иностранного корабля и его пассажиров. В его обязанности входило не допускать подобной вредной пропаганды. Такое поведение рисует город в невыгодном свете, как будто здесь не рады гостям.