Корабль дураков - [18]

Привезенного мною кандидата «провалили», но и меня не выбрали, так как я вовремя узнал о заговоре. Не понимаю, по какой причине, на обратном пути Бронюс излил на меня всю горечь поражения. Я не сердился, только успокаивал новичка:

— Бывает и хуже, поэтому не переживай. Насколько мне известно, тебя предложат в родной Тракай. Это ближе к Вильнюсу, к электричке, поэтому тебе, заочнику Московского университета, будет даже лучше. А насчет моей карьеры ты, брат, перегибаешь. Для заведующего отделом ЦК комсомола пост секретаря Пакруойского райкома был бы тройным понижением.

Он успокоился и подробно рассказал мне о себе. Его дед, кузнец помещика Монкевича, влюбился в литовку, принял крещение, а отец, настоящий католик, сошелся с революционерами, был подпольщиком. В первые советские годы был председателем исполкома Тракайского уезда. Во время войны партизанил и погиб как настоящий воин…

Но больше всего мы говорили о философии. Наши мысли во многом совпадали. Меня удивляли его откровенность и смелость, когда он с большой иронией говорил о всепобеждающем марксистско–ленинском учении. Особеннно он издевался над грубым атеизмом, который тогда еще называли воинствующим.

— Маркс — экономист, философ, но ни в коем случае не пророк, утверждал он. Потом мы перешли к насилию, называвшемуся тогда «великим ускорителем» или «повивальной бабкой» революции. Представь, бога нет, а культ есть, религия — опиум для народа, а везде мы молимся на партию…

Волей–неволей наш разговор перешел на саму систему. Бронюс принялся ее ругать. Делал он это очень осторожно, по–философски, бросая исподлобья взгляд и изучая меня. Я молча слушал, тоже сомневаясь в его искренности. Мне его критика казалась поверхностной, начетнической, с выпирающей «самиздатовской» подкладкой. Когда он иссяк, я стал возражать:

— Советская система идеальна. Советы — самая широкая возможность участия в управлении государством для всех слоев населения. Демократический централизм — тоже не выдумка большевиков. Советы — это идея, порожденная самой революцией в процессе сопротивления и борьбы. Это проверенный метод, потому он и победил. Вся беда в том, что большевики эту систему упразднили, ввели только одностороннюю диктатуру, абсолютизировали централизм и все подвесили на культ вождей. Сверху вниз эта система работает отлично, а направление снизу вверх подавлено, поэтому воля, мудрость народа никак не могут пробиться через броню партократии и силовых структур…

Я запомнил этот разговор потому, что подобным образом мы поступаем и сегодня. Мы только делаем вид, что избавились от этой порочной системы. Партократия снова у власти. В Литве члены раз личных партий не составляют и двух процентов от общего числа жителей, имеющих право голоса, но свою волю они навязывают всем, поскольку кандидатуры в Сейм могут выдвигать только партии. А несколько человек, пробившихся к власти самостоятельно, ничего существенного сделать не могут. Это настоящие современные диссиденты, поскольку вся интеллигенция, академический потенциал, творческие организации, профсоюзы от этого процесса отодвинуты в сторону. Кто из серьезных людей может вступить в какую–нибудь консервативную, социал–либеральную или социал–демократическую партию? Все они — только пародии на партию, инкубаторы карьеризма, протекционизма и своеволия, а их лидеры – политические чучела. Создаваемое на таком циничном «демократическом» фундаменте государство не должно и не имеет права на существование.

На подобные темы мы с Бронюсом дискутировали довольно часто, поэтому и в «Саюдисе» симпатизировали друг другу. Может быть, только отдающие практицизмом шараханья Гензялиса от одной набирающей силу группы к другой производили неприятное впечатление, но везде он старался привнести свое рациональное философское зерно.

Поначалу мне таким казался и Раджвилас, который говорил кратко, ясно и хорошо поставленным голосом, молчал, если нечего было сказать, но со временем вылезли наружу его «заячьи уши», весь комплекс Наполеона. Начались конфликты. «Если прав Ромен Ролан, утверждая, что все человеческие несчастья начинаются с маленьких, низкорослых людей, то нельзя ли их всех подкормить какими–нибудь стимуляторами роста?.. Тогда все они вымахали бы на несколько метров, а человечество, избавленное от вызываемых ими смут, жило бы счастливо…» — писал я в дневнике, а потом стал пересчитывать всех недомерков в «Саюдисе». Они составляли большинство.

Своим «открытием» я поделился с Жебрюнасом. — Плохи наши дела, не видать нам карьеры.

Этот верзила меня не понял. Тогда я зачитал ему из дневника взятые из Талмуда советы, как быстро сделать карьеру: если вы идете наВойну, то идите не в передних рядах, а в задних, чтобы быть первыми в числе тех, кто возвращается домой.

— Это ты про меня? — не воспринимал он юмора. — Не про тебя, про Озоласа.

— Я эту амебу действительно не переношу.

Но на войну никто не шел, лока что все плавали в одном котле. И одним, и другим крайним мешала личность М. Горбачева. Одни им прикрывались, чтобы выдвинуться, другие на него опирались, боясь потерять имеющееся. Шел процесс взаимного обнюхивания, злой, безжалостный, шла заточка зубов на биографии или судьбы других людей.