Корабельная слободка - [111]

— Лягушатники! — твердил Кошка, сплевывая сквозь зубы. — Совсем безумный народ.

Но до чего же был огорчен Кошка, когда убедился, что по части спиртного французы обставили не только все известные Кошке народы, но вместе с ними и русских!

— Очень, братишечки, у них эта забава в почете, — рассказывал Кошка. — Ты пойми, баранья голова! — обращался он к матросику в просмоленной шинельке. — Лежишь ты где-нибудь в ямке. Дождик тебя поливает, ветерок продувает, в брюхе труба играет — и вдруг катит это на тебя с горки, здравствуйте пожалуйста, хотите кружку, хотите две, вам за наличные али угодно в кредит, там сочтемся, люди свои, фу-ты, ну-ты, труля-ля… Да, братишечки, — повторял Кошка, — очень у них эта забава, очень…

Матросы хохотали, а просмоленная шинелька опять свое:

— Скоро ль масленица?

— Масленица скоро, — отвечал обычно Кошка и на этом кончал разговор.

И хотя Кошка убедился, что французы не такие уж дураки, поскольку «очень у них эта забава в почете», но уважать французов после этого все-таки не стал. Наоборот, он их теперь не только презирал — он их ненавидел. В нем что-то глухо протестовало против благоустройства и комфорта, с каким, неприятель взялся за кровавое дело войны.

— Погоди ужо! — твердил он самому себе. — Масленица, скоро. Доставим… возьмем «языка», да такого!..

И Кошка стал готовиться к тому, чтобы Масленицу у французов скрасть и привезти в Корабельную слободку в ее же повозке, с мулом, двумя бочонками, оловянными кружками и прочею снастью.

Был тихий вечер после прошедшей страшной бури, когда Кошка, вооруженный штуцером, арканом и крюком на длинной жерди, сошел с третьего бастиона и, пройдя наши передовые ложементы, стал углубляться в неприятельское расположение, забирая вправо. Где ползком, где перебежками, но Кошка уже слышал, как переговариваются французские солдаты, залегшие в секретах, а ветерок доносил к нему пряный запах табачного дыма.

«В самый раз и нам бы раскурить трубочку», — подумал Кошка, но удержался от соблазна.

И секреты и ложементы французов остались позади. Кошка полз теперь на огни костров. Много их, костров, зажжено было на французской стороне — пожалуй, и не сочтешь. Поди угадай, у которого костра Масленица балагурит теперь с солдатами, наполняя то одну фляжку, то другую!

Кошка был терпелив. Он мог, выжидая, и ночь напролет пролежать где-нибудь в канаве. И Кошка залег, борясь со сном и с трудно одолимым желанием хоть один разочек затянуться из трубки.

Ночь была тоже тиха, пальбы не было вовсе. И без пальбы у неприятеля полно было после бури хлопот. Кошка приложил ухо к земле: тихо. Он еще подождал, и вдруг далекий звон бубенчиков донесся до его слуха. Ясно: Масленица начала свой объезд.

«На ловца, значит, и зверь бежит», — подумал Кошка и распластался так, что, только наступив на него ногой, можно было сообразить — не камень это и не бугор.

А колокольчики-бубенчики тем временем то запевали, то обрывали свою песню. Масленица, закончив дело у одного костра, переезжала, повидимому, к другому, потом к третьему… И все ближе становился звон, всё грохотливее погремки, насаженные у мула и на шлее, и на седелке, и на вожжах.

Кошка решил, что брать Масленицу вернее будет за последним костром налево. Наверно, и возвращаться она будет так, как приехала: по дороге позади костров, а не по фронту, обращенному к Севастополю. И Кошка перекатился через край канавы и пополз к крайнему костру, который едва мигал вдали.

А бубенчики попрежнему то возникали, то пропадали. Кошка рад был, что Масленица задерживается у костров: по крайней мере, хватит ему времени доползти до цели и там залечь в подходящем месте.

Такое место нашлось. Кошка обнаружил, что дорога, проходя позади французских траншей, не кончается у последнего костра, а идет дальше, вниз и в объезд довольно крутой горушке. Здесь-то Кошка и устроился за развесистым дубом, который разросся по склону.

А бубенчики все ближе, звенят-поют, во весь голос разговаривают. И замолкли. Уже у последнего костра управляется Масленица:

— О-ля-ля, тру-ля-ля, тра-та-та!..

Кошка слышит, как стрекочет Масленица и как раскатисто хохочут солдаты.

— Au revoir, messieurs! — кричит Масленица. — О! о! et voila![62] — и сочно чмокает губами, посылая направо и налево воздушные поцелуи.

— A ta sante, ma mignonne![63] — кричит ей в ответ на прощанье какой-то детина и — буль-буль-буль! — льет себе в глотку из фляжки.

Конец. Мул перебирает ногами, бубенчики переливаются в малиновом перезвоне, Масленица отправляется спать. Но, поравнявшись с дубом, она вдруг останавливает мула.

— Halte-la, petit beta, — говорит она, — halte-la, mon garcon! Tu n’en as pas assez de courir? Halte-la![64]

Мул остановился и, помахав хвостом, повернул голову к хозяйке. Две пары глаз наблюдают за ней: мул в упряжке и Петр Кошка из-за дуба. Кошка расправил аркан и приготовился его метнуть.

А Масленица тем временем нацедила себе из бочонка в кружку и, подняв ее вверх, кивнула мулу:

— A ta sante, mon petit![65]

Мул ударил копытом оземь и отвернулся. Масленица крикнула:

— Et donc toi, faineant!.. Pas de betises![66]

И поднесла кружку ко рту.