Корабельная слободка - [108]

Николка погладил коня по храпу. Лизнув руку Николке, конь принялся обнюхивать у него голову.

Седло желтой кожи было брошено тут же. Николка улыбнулся. Не в тележке, так верхом! Наверно, капитану Стаматину верхом даже поспособнее будет. И бабушку Елену можно пристроить позади, на крупе коня.

— Живо, живо! — крикнул Николка. — Собирай все, а я оседлаю рыжего.

Николке не стоило труда разобраться в седле, во всех этих пряжках и застежках; он умел отличить чепрак от потника и нагрудник от пахвы. В Севастополе Николка перевидал и коней и седел, никогда бы не спутал киргизскую лошадь с донским маштаком, видал ротмистра Подкопаева на арабской кобыле в английском седле. Ребята еще не увязали пожитков, а Николка уже подвел капитану Стаматину оседланного коня.

Оседланный конь произвел на капитана Стаматина необыкновенное действие. Старик, вспомнив, должно быть, лихую молодость свою, сразу взбодрился, выпятил грудь и без посторонней помощи поднялся на ноги. Он даже вдел ногу в стремя, и Николка очень проворно подсадил его, а Мишук перекинул ему другую ногу через седло.

«Трубач, труби сбор к знамени», — хотел было скомандовать капитан Стаматин, но сразу осекся, потому что ребята, накинув коню на круп бабушкино одеяло, мигом взгромоздили на него и самое бабушку.

Капитан Стаматин почувствовал, что бабушка сзади крепко обхватила его обеими руками и ни за что теперь не отпустит.

— Мда, — произнес капитан Стаматин.

И подумал при этом, что хорошо вот — ночь теперь на дворе. А увидел бы кто-нибудь капитана Стаматина среди бела дня в такой позиции — и пропало все: и честь и слава. Сообразовавшись с этим, капитан уже не отдал никакой команды. Тем более, что, в довершение всего, ему подкинули и рогожный куль. Позади бабушка, впереди куль! Впрочем, против куля капитан Стаматин, собственно, не стал бы возражать. Наоборот, ему даже приятно было слышать, как что-то там внутри, в куле, булькает, шуршит и позвякивает.

Николка повел коня за повод, а Мишук и Жора шли по сторонам, поддерживая капитана Стаматина и бабушку Елену. Кроме того, ребята волокли каждый что мог. У Николки на плече висел карабин, а рука была продета сквозь завязки в кошеле. Там, в кошеле, снова поместились клетчатая юбочка шотландца, его шапка и башмаки на пряжках… Жора тащил палаш блохастого, Мишук — его медную каску.

Не успел еще Николка вывести коня на тропу, как бабушка Елена забеспокоилась.

— Кадило! — сказала она. — Ой, Жорженька! Турки, турки придут…

Бабушка очень боялась, что придут турки и, найдя кадило, осквернят его: наплюют в кадило или как-нибудь иначе напакостят. Турки всегда так — в христианских храмах творят невесть что и с иконами, и с кадилами, и с другими священными сосудами… Бабушка до того разволновалась, что и за капитана Стаматина перестала держаться.

— Кадило здесь, бабушка, вот оно, — сказал Мишук и даже как-то брякнул цепочками, так что бабушка Елена сразу успокоилась.

Кадило в самом деле было с Мишуком. Обернутое в холстинку и упрятанное в каску блохолова, оно уместилось там как нельзя лучше.

А тем временем шла ночь, звезды перемещались в небе, но сколько осталось до рассвета, никто сообразить не мог. Впрочем, в ноябре-то ведь светает поздно, а до Севастополя осталось каких-нибудь верст десять. Ночью, в темноте, легче проскользнуть, так, чтобы не быть замеченными с Федюхиных гор. Но тут опять, как нарочно…

Путники уже протянулись мимо Трактирного моста, из осторожности оставляя его от себя далеко влево, и увидели на противоположном берегу Черной речки, на Федюхиных горах, множество огоньков.

— Французы, — заметил Николка. — Не спят, окаянные! Должно, кофей варят.

— Кофей? — спросил Жора. — Вот гады!

— Французы! — встрепенулся капитан Стаматин. — Кофей… А? что? где?

И он рванул правую руку к левому боку, где у него обычно была сабля. Но теперь на левом боку у капитана Стаматина не было даже кортика.

— Мда, — сказал он, вспомнив, что саблю свою он, под давлением жестоких обстоятельств, вынужден был полтора месяца назад самолично передать английскому главнокомандующему лорду Раглану.

И заныло у капитана Стаматина сердце, и на глазах навернулись слезы. Ах, старый он стал, вся сила иссякла, и память должно быть, отшибло, когда волна выкинула его на берег в кусты кизила. А конь… Хром он, что ли? Все время припадает на правую ногу — чем дальше, тем пуще. Капитан Стаматин еле в седле держится. Собственно, не он держится, а бабушка Елена его держит, и Жора с Мишуком поддерживают, а то бы Елизар Николаич давно из седла вывалился, хлопнулся бы оземь, как старая тыква.

Да, золотисто-рыжий конь, захваченный у блохолова, был хром. Николка заметил это, как только они выбрались на тропу. «Не потому ли, — думал Николка, — блохолов и отбился от отряда, костер там развел в ложбинке у часовни и принялся на досуге блох ловить и вшей давить?»

— Как нарочно, — шептал Николка, стиснув кулаки, — как нарочно! Колесо рассыпалось, потом тележку сжег этот чорт блохастый… А теперь здравствуйте — конь охромел! Ну, погоди ж ты! — погрозился Николка, сам не зная кому.

Николка все же думал, что, переберись они на левый берег речки, они потом, во всяком случае, могли бы как-нибудь продвинуться до Килен-балки. А там уже все равно что дома: по обеим сторонам балки хутора, сады… Но французы почему-то молчали, молчали, а теперь принялись сыпать светящиеся ядра. Летит такая штука, где шлепнется — еще неизвестно, а свет от нее — на всю долину, мертвый, зеленоватый, будто десять тысяч серных спичек зажгли сразу. Где тут речку вброд переходить! Пришлось даже, не мешкая, всем смахнуться с тропы долой вправо и двигаться дальше вовсе без дороги, пробираясь глухими балками и продираясь сквозь кусты. Но тут рыжий окончательно перешел с четырех ног на три и двинулся таким аллюром, что капитан съехал вправо, бабушка — влево, и если бы не Жора с Мишуком, оба седока грохнулись бы оземь и рассыпались на части.