Копейщики - [85]

Глава 2 Регалии

Звонарь проснулся с рассветом, выпил стакан козьего молока и пошёл готовить колокол к первому удару.

«Именно первый удар очень важен для того, чтобы понять, как начнёт день город. Выйдет легковесным и тонким – значит, время, отпущенное сегодня Господом добрым католикам, пройдёт всуе, и все дела, предписанные свыше, останутся лишь благими намерениями. К вечерне народ, конечно, спохватится, но лень и душевная слабость повлекут их в таверны, потратить отложенные для пожертвований деньги на вино, дабы провести такой же ленивый и легкомысленный вечер в праздных разговорах.

Если соединить мысль и силу в одно целое и ударить чуть громче, величественней - то звон отзовётся в пустых после сна головах призывом отдать утро доброй молитве и позаботиться на день о хлебе насущном своим детям и жёнам. Появятся благочестивые мысли о заработке, часть которого нужно отложить на чёрный день и на свечи святым угодникам. А ещё… пару мелких монет бросить в церковную кружку, из которой перепадёт и мне, скромному создателю хорошего удара в благословенный большой колокол кафедрального собора Палермо».

Так думал старый звонарь, шаркая деревянными башмаками по ещё мокрой от ночного дождя булыжной мостовой, ведущей к храму.

Не успел он дойти до соборной площади, как вдали тихо скрипнула первая в это утро дверь. Звонарь поднял глаза от блестящих, отполированных временем и подошвами горожан каменных плит, и с изумлением увидел, как из обители Святого слова Господня под колоннаду портика, а затем в проход боковой улицы скользнула фигура в чёрном плаще. Мерными медленными шагами, растворяясь призраком в тёплом тумане сырых переулков, силуэт выродился в тень, а тень, сливаясь со стенами, постепенно скрылась из виду.

Звонарь протёр глаза рукавами старой tunicula[131].

«Кто это или что? Не иначе, сам дьявол сегодня мешает мне выполнить предписанный уставом долг, - подумал с испугом звонарь. - Или всё это мне померещилось?»

Творец благочестивых звуков перекрестился три раза, сплюнул через левое плечо и нерешительно направился к собору. Войдя в притвор церкви, он ещё раз сотворил в воздухе крест, прошептал короткую молитву и боковыми переходами привычно прошёл к лестнице, ведущей на колокольню.

От пережитого страха и волнения первый удар не получился. Гул громкий, тревожный и суетливый разнёсся по округе. Старику, привыкшему к ровному бронзовому голосу колокола, даже уши заложило. Но, собравшись с духом, он отзвонил положенное по чину время, привязал верёвку языка к поручню лестницы и спустился вниз. Ему ещё предстояло подмести пол храма, несмотря на то, что вечером это уже сделали служки. Но таков был заведённый со времён короля Роджера порядок.

Взяв в кладовой метлу и ковш для мусора, звонарь молча стал подметать каменные полы собора. Как вдруг... заметил открытую гробницу самого Федериго. В ужасе он остановился. Ноги приросли к земле. Сердце в панике забилось так, что казалось - это гул набата до сих пор звучит в голове старика.

«Свят, свят, свят! Так вот кто вышел из собора! Значит, всё это правда? Эти сказки и легенды о Фридрихе, которые я время от времени слышу в тавернах Палермо… Значит, пришёл час явиться королю в мир и навести в нём порядок, наказать заносчивых аристократов и proprietario terriero*1? Выгнать с острова всех этих нечестивцев – временных, сменяющих друг друга правителей острова: французов и швабов. Хорошо бы ещё привести в чувство сытых, ленивых монахов в монастырях по всей округе».

После таких крамольных мыслей старик с воодушевлением воскликнул:

- Forca Siclia![132] Федериго - святой, ей-богу - святой, – шептал сицилиец. Он вдруг преисполнился гордости, что именно ему король оказал честь увидеть свою особу, но тут же вздрогнул.

«Если Фридрих вышел тайно, не прилюдно, да ещё рано утром - не всё так просто для него. Значит, он хочет сохранить occultum[133]. Скрыть от всех этих детей греха своё явление в народ», - звонарь в раздумье почесал лысый затылок. - С них станется, распнут, как Иисуса или сожгут, как несчастного неаполитанца Бруно, - ворчал сицилиец. - Господи, когда же это было? Прадед рассказывал, что случилась вся эта дурно пахнувшая история с Джорджио лет этак сто назад. Старик наш на память свою никогда не жаловался. Зима, говорил, была в тот год лютая. Виноградники вымерзли, и пришлось их вырубить под корень. Тогда на площадях перед церквями всем любопытным читали il foglietto illustrativo[134] инквизиции с перечислением греховных деяний бедного ловца звёзд. А малый ведь оказался прав! Вселенная такая огромная, что до Бога достучаться вряд ли у кого получится. Слишком уж он далеко от грешной Земли.

«Что же делать мне со всем этим?» – звонарь в нерешительности посмотрел на открытую могилу и, поколебавшись в сомнениях пару минут, решился.

- Тайна, так тайна. Надо уважать желания святых. Приберусь-ка я здесь - и концы в море, - бормотал себе под нос старик, направляясь в кладовку за лопатой.

Он быстро навёл порядок вокруг гробницы, собрал в кучу полуистлевшие тряпки, завернул их в свой большой шейный платок и взялся за надгробную плиту. Поднатужившись, звонарь поставил её на место и перевёл дух.