Копейщики - [3]

Так, может быть, секрет противостояния и сотрудничества между тамплиерами и катарами объясняется не только желанием проникнуть в тайны альбигойцев, но и духовным родством и единством мировоззрений? Тем более, что крепость Монсегюр - как считалось в среде крестоносцев - была местом, где по легендам хранились какие-то христианские реликвии. Причём весь командный состав гарнизона крепости состоял из рыцарей Храма, которые скрывали свою принадлежность к ордену. После падения твердыни катаров вместе с тамплиерами исчезла и сокровищница замка.

Если вы не боитесь окунуться в век клятв и клятвопреступлений, во времена главенства долга, верности и чести, коварных предательств и измен, тайных операций королей и поиска истин - постучите в эту дверь, возьмите в руки кончик нити лежащего на пороге клубка. Если вы готовы идти по лабиринту умозаключений, открытий и догадок, тогда… Вперёд!

Часть 1

Глава 1 33 год н. э.

Вот эти земли под жёлтой паранджой!

Что мне до них под крышей мира?

Как нищему к объедкам пира,

Как до алмаза, когда ножом

Не можешь тронуть острых граней…

До лестниц в каменных мешках.

Как до вчерашней раны,

Натёртой пяткой в ремешках

Разорванных сандалий.

Что мне стежки,

Сорочки льном для штопки?

Или горшки

С дровами для растопки?

Где дым устал впустую виться,

Когда последний грош, как в прорву,

Когда мой пояс ветром порван,

Когда мой путь звездой отмечен,

Когда кормился у мечетей…

Когда с толпой пытался слиться,

Чтобы остатком вин напиться

Со дна пустых корявых чашек…

Но снится, слишком часто снится

Клавиром серых странных ткачеств,

Стеной безвыходного плача,

Взлетающей под солнцем птицей,

Остатком стен в земле фисташек,

Работой тонкой ювелира,

Где жар под солнцем, не отмыться…

…Как пуп земли, как центр мира…

…Как тонкий слой румян и грима…

Песок у стен Иерусалима.

(Песня погонщика верблюдов, пер. с арамейского)

Горячий ветер пустынь - хамсин - полировал песком стволы редких, чахлых пальм. Время от времени небольшими воронками в воздух ввинчивались столбики поднятой пыли, пучки сухой травы и мелкие камни. Солнце - ослепительная алмазная брошь, на которую невозможно поднять глаза, даже полуприкрыв веки (приходилось подставлять козырьком ладонь) - перевалило линию полудня и поползло к западу. Было душно, но жара понемногу спадала. Тени удлинялись, предлагая оживающему миру всё больше укрытий от палящего зноя между обломками изъеденных временем гор, у стен полуразрушенных построек и под кронами одиноких деревьев.

На дороге – скорее, тропе, заметной по следам козьих копыт - стали попадаться ветхие дома, сложенные из необожжённых глиняных кирпичей. Оттуда пахло печалью, старой ветхой одеждой и безысходностью нищеты.

Верблюды, несмотря на усталость и сожжённые раскалённым песком подушки мохнатых лап, вытянув шеи, прибавили ход. Их большие бархатные ноздри раздувались, забирая внутрь на вдохе горячий воздух. Они чуяли воду и близкий отдых. Караван… Впрочем, караваном эту горстку усталых людей и животных назвать было трудно. Вдоль русла высохшей реки, убыстряя шаг, двигалась цепочка из трёх тощих бактрианов[1], облезлых, голодных, с небольшими тюками на худых горбах. Поклажа была упакована в рваные тряпки и пропахшую запахами верблюжьего пота облезлую кожу. Человек в расписном узорном халате - хозяин каравана, восседавший на невысоком осле - крикнул что-то погонщикам и указал плетью правее себя. Там, между песчаных дюн, накалённых солнцем, блеснула вода. Это было озеро Кинер-Эт, называемое самолюбивыми иудеями Галилейским морем.

Хасан – потомок семитов, небогатый купец, ещё мальчишкой вместе с отцом водивший караваны от берегов настоящего арабского моря в Иерусалим и Александрию - вздохнул. Он помнил Иудею лучших времён. Тогда римляне твёрдой рукой управляли своими провинциями. Города процветали. Закон главенствовал во всём. А что сейчас? Рим, как сытый, сильный, но стареющий лев, давно устал держать в лапах слишком большую добычу. Ему стало сложно пожирать её самому, и он лениво смотрел, как шакалы, с опаской оглядываясь и повизгивая от страха, жадно вырывают из хищных объятий маленькие кусочки власти. Префекты территорий погрязли в казнокрадстве, чиновники - в воровстве и взятках. Методы управления стали жёстче, но лучше в провинциях от этого не становилось. Римляне теперь полагались только на грубую силу в ущерб дипломатии и политике пряника. Огромная империя пухла от заговоров, интриг, борьбы за власть, восстаний рабов, жадности легионеров, вкусивших частицу той самой высокомерной римской власти и силы. Дороги становились опасными. Дезертиры из легионов и беглые варвары вспомогательных войск сбивались в небольшие банды. Оазисы всё чаще подвергались нападениям бандитов, оскверняющих колодцы телами убитых в грабежах. Здесь, в Иудее, было ещё более неспокойно и опасно.

Зелоты[2] совсем распоясались и держали в страхе местное население. Эти демоны ночи, вооружённые короткими самодельными мечами, убивали крестьян, дезертиров и представителей власти. В жестокости они не уступали римским солдатам. Иудейская администрация боялась и римлян, и собственных подданных. А те бредили несбыточными мечтами и надеждами.