Копье Крома - [30]

Киммериец отшвырнул от себя стонущего Эйольва и потянулся, как кот, радостно скаля зубы солнцу.

— В следующий раз обязательно удушу, — прохрипел паж и тут закашлялся, помял руками живот, на губах его появилась пена, и его вырвало прямо на снег.

Конан, с интересом наблюдавший за ним, расхохотался еще громче, хлопая себя руками по бедрам:

— Э, да ты полптицы уже умял. Я смотрю, южанин, наши пустоши и снега сделали из тебя мужчину — ты сожрал все, что мог сожрать, и решил кого-нибудь убить. Я потом у наших костров буду рассказывать, что взял в плен достойного аквилонца.

Эйольв к тому времени отполз в сторону, вытер лицо снегом и вскочил, сжимая кулаки. Губы его были плотно сжаты и белы, как у мертвеца.

Конан встрепенулся, хохотнул и принял потешную стойку, какую принимают в придворных дуэлях — сильно согнув переднюю ногу, отставив заднюю, подняв к небесам левую руку и далеко выставив вперед правую. В этой нелепой позе он не смог удержать равновесие и повалился в снег, грязно ругаясь.

Эйольв оторопел было, но затем глаза его сузились, он что-то заорал и кинулся на Конана. Тот уже откатился в сторону и поднялся, отряхиваясь, как медведь после купания. А паж совершил два прыжка, скривился, вновь взялся за живот и сел на корточки. Конан вскрикнул с притворным испугом и метнулся к ближайшему дому, на бегу крича, что зарежет аквилонца, если тот заблюет ему недавно украденную меховую накидку.

Пока Эйольв боролся с приступами подступившей дурноты, раскачиваясь на корточках, Конан резво обежал вокруг дома. Он собирался подкрасться к аквилонцу сзади и дать ему хорошего пинка. Но тут он почувствовал в плече жжение и автоматически провел пальцами по этому месту.

Пальцы были в крови, Конан задумчиво облизал пальцы. Он точно помнил, что на этом плече не было ни царапины, да и Эйольв не мог его зацепить. Тут ему вспомнилось давешнее видение.

— Кром! Это смерть коснулась меня своими когтями! — проговорил киммериец и вмиг покрылся липким потом.

Все-таки он был дикарем, и его дикарская натура весьма и весьма серьезно относилась к таким вещам, как вещие сны и раны, появляющиеся на теле после пробуждения.

Он прислонился спиной к стене и, с наслаждением ощущая, как за ворот ему сыплются потревоженные снежные комочки, остужая тело, попытался вспомнить подробности того сна.

Грозный голос рока звал его на поле брани — только кровная месть могла отсрочить вызов Ритуала Кровавого Копья, и этот долг уже был уплачен. Раз уж ему попалась на пути та самая деревня, следовало уплатить долг крови и спасшему его охотнику. Оставался еще Атли.

На него указало само верховное существо, авторитет которого в пустошах был непререкаем. Однако, рассудил молодой Конан со свойственной ему простотой, сны есть сны, — может присниться баранья лопатка, а может — девичья нога.

Если цивилизованные люди огромное значение придавали личности, то простые варварские установления пользовались совершенно другими понятиями: кровь, земля, род, племя, семья, дружина. Конечно, если бы Атли попался Конану где-нибудь в укромной лощинке, то тану бы несдобровать, однако сам факт того, что он возглавил поход, еще не делал его главным виновником гибели киммерийских деревень.

Убийства, подлые и кровавые, совершили ваниры, конкретный народ, конкретная кровь и семя, еще точнее — конкретный мужской союз — ванирская наемная дружина. Этим сообществам Конан отплатил сполна.

Он и дальше собирался убивать ваниров где только их ни встретит, однако не делая из этого главной цели своей жизни.

И уж по крайней мере не его вражде с ванирами было отменять распоряжения, данные всему народу Ритуалом Копья — тут уж все бросай и беги спасать саму киммерийскую землю, во имя Крома!

Он собирался по возможности уничтожить или по мере сил — потрепать погоню, которая по его расчетам должна липнуть на захваченного аквилонца как осы на мед, а затем следовать в пустоши и в рядах объединенных киммерийских кланов загонять наглого аквилонского льва назад, за рубежи гандерландских поселений.

Однако сон…

В голове Конана стали всплывать картины видения, из которых он заключил, что Кром доволен его уплатой кровавой виры, доволен его дальнейшим планом, но что-то связанное с ванирским вождем все сверлило и сверлило сознание киммерийца.

Конан поплотнее закрыл глаза и попытался сосредоточиться на лице Атли. Вот он вспомнил черты его лица, виденные мельком, из кустов, во время ночных визитов в лагерь наемников. Вот — воображение начало дорисовывать рыжую бороду, шрам под правым глазом, заставляющий ванира неприятно щуриться.

Затем в голове словно бы что-то вспыхнуло — в потоках уже знакомого Конану алмазного света возникло лицо Атли, и лица, и еще…

По пустошам шел отряд воинов, во главе которого вышагивал Атли, неся в согнутой руке свой рогатый мас-сивный шлем. Перед отрядом неслись скачками пять псов Ванахейма, уткнувшие черные носы-пуговки в свежий, пушистый снег.

Затем видение вернулось и заколебалось, словно горячий воздух над костром, поплыло.

Теперь Конан как бы со стороны видел разрушенную деревню, тонкую струйку дыма, уходящую в небеса, и пять быстрых белых теней, несущихся прямо туда.