Контуры и силуэты - [5]

Теперь — фанаты. Они здесь ни при чем, хоть я видел их в жутковатых проявлениях. Один раз мне просто стало страшно за свою жизнь. По-животному страшно. Это было в метро. Группы меченых знаками их “звезды”, охваченных экстазом подростков то в одном, то в другом конце вестибюля вдруг начинали скандировать имя своего кумира, и в этих местах тут же начинались завихрения в толпе. Меня задел один из таких “водоворотов”. Сразу повлекло, потащило по кругу, цепляя ногами за ноги других, влекомых, как и я, и, как я, пытающихся вырваться из этого круга, и ноги не поспевали за телом. Стало страшно, как в страшном сне. Огромным усилием мне наконец удалось оттолкнуться от этого круга и обрести равновесие. В толпе невозможно было пробиться достаточно далеко, но все-таки подростки были уже позади. Тут что-то больно толкнуло меня в бок. Какой-то очень низкорослый и щуплый тинэйджер пробивался у меня подмышкой вперед. Он словно впал в буйное помешательство, но это просто была “героическая” истерика. Я помню таких. Я знал их еще в мои времена. В них нет ничего страшного — в каждом из них. Робкие и даже трусливые поодиночке, среди своих они становятся свирепы и буйны и, как это ни странно, на самом деле отважны — на миру и смерть красна. Но мне — не красна, и я испугался. Маленький, злобный, весь какой-то колючий, он расталкивал толпу своими острыми локотками, молотил здоровых мужчин и женщин крохотными кулачками, куда мог достать, и хрипло вопил, что всех поубивает. Он материл всякого, кто оборачивался на его вопли, невзирая на пол и возраст. Мне очень хотелось взять его за шиворот и придушить, но я понимал, что, если я сделаю это, меня тут же убьют, то есть просто свалят подножкой, и вся толпа пройдет по моему телу и лицу.

Нет, фанаты в религиозном экстазе могут вспороть сиденья в вагоне метро, выбить несколько стекол, написать имя идола везде, где только возможно, даже изуродовать портрет чужого кумира, но эта певица... Что она им? Просто модная когда-то и все еще популярная эстрадная певица, ровесница их матерей. Для этих она никто — часть пейзажа. Может ли настолько мешать часть пейзажа: дерево или дом? Может, но не им. Они могут уничтожить ее случайно, смести, как недавно чуть не смели и не растоптали меня.

Что было бы, если бы я в тот вечер заметил два разбитых телефонных автомата? Три. Если бы они мне были не нужны, не обратил бы внимания. Может быть, злобно выругался и через минуту забыл. Это не осело бы внутри беспокоящим фактором. Почему? Потому что в этом нет ничего необычного: это тоже часть пейзажа, ветшающего городского пейзажа. Два-три изодранных плаката, шевелящие лохмотьями на ветру. Привлекли бы они мое внимание? Нет, конечно нет. А намеренно испорченный плакат: с царапиной через весь лист? Тоже — нет. Нацарапанные шариковой ручкой кудряшки на обтянутом золотым купальником лобке танцовщицы на плакате мюзик-холла — любимая шутка каких-то пакостников. Выдранный клочок на том же месте — их любопытство. Можно говорить о каких-нибудь сексуальных комплексах, но зачем? Все это не имеет отношения к делу. Все это не то, хотя здесь тот же способ оформления вандализма. Пририсованные женщине усы просто стандарт. Кстати, не из этого ли исходил Сальвадор Дали, когда пририсовывал свои усы Джоконде? Впрочем, и это не имеет отношения к делу.

Утром я остановился у такого же плаката на Васильевском острове. Заноза выскочила: любопытство в какой-то мере было удовлетворено. Ничто не прояснилось, но стал устанавливаться какой-то порядок. Да, правый глаз певицы на этом наклеенном на щит плакате был поврежден, и явно намеренно. Через него от брови до характерной скулы была содрана узкая полоска бумаги. Была выдрана при помощи какого-то острого предмета: гвоздя или ключа. Вероятно — ключа.

Да, узкий, неровный треугольник был выдран, но сквозь него я не увидел неба, увидел какую-то бумажную рвань. Но не кто-то же любопытный занимался расчисткой, чтобы увидеть наклеенные раньше листы. Еще один случай вандализма. Маленький случай маленького вандализма. Но какое странное совпадение. Двойное попадание в одно место. Двойное попадание в одно место, находящееся в разных местах.

— Чего ты боишься? Это всего лишь символ — не предмет.

— Предмет познается через символ.

— Предмет не познается через символ — ты разговариваешь сам с собой.

А представьте себе, что этот диалог происходит в двух разных местах. Что ж, очень может быть. В течение одного дня. И это возможно. В трех местах? Но пока еще не было трех мест. Во всяком случае, я не видел. Ну а если будет, что тогда? Что предположить? Несколько дублей одного эпизода? На всякий случай...

Так или иначе заноза выскочила: беспокойство определилось в форме вопроса. Зачем? Для ответа слишком мало совпадений. Может, и ни зачем, а так. И вообще, может быть, больше не будет.

Возле станции метро на железных штангах двусторонний щит с кандидатами. В этот час болельщики еще не собрались по разные стороны щита. Я остановился посмотреть: здесь все глаза были целы. Среди кандидатов помещалось одно давно знакомое мне лицо. Благородный, седовласый, ухоженный джентльмен. Он улыбался, как теперь и положено кандидату. Это был человек, которого я когда-то хорошо знал. Нет, мы не были друзьями, но вместе учились и, в общем-то, симпатизировали друг другу. Потом нам приходилось мельком встречаться, но к большему контакту мы не стремились — его учреждение не располагало к этому ни его, ни меня. Из текста, напечатанного под портретом, я узнал, что в этом упраздненном теперь учреждении он достиг чина полковника. Странно, что с такой биографией он еще на что-то рассчитывает. Или он собирает голоса для кого-то другого?