Контрудар - [8]

— Он из каких, тоже из большевиков? — спросил Алексей.

— Нет, Леша. Его уж давно нет, но Белинский болел за свой народ. Теперь уже яснее ясного, — продолжал Михаил, смеясь, — непрочен царский режим, если даже среди институток неблагополучно. Подумать только — благородные девицы тянутся не к «Киевлянину» Шульгина, а к «Киевской мысли».

Наступил последний день работы. Поддерживая под руку бородатого старца, Алексей вошел в тускло освещенный вестибюль. Слепой Гурьяныч, с широко открытыми незрячими глазами, постукивая по мрамору ступенек палкой, бодро зашагал вверх.

Войдя в актовый зал, слепой настройщик сразу направился в тот угол, где стоял инструмент, чуя его по запаху свежей полировки. Первым долгом осторожно провел по крышке рояля, ощупал его боковины.

— Стекло, Леша? — уверенно спросил старик.

— Ну, а как же иначе, Тарас Гурьянович? — ответил Алексей.

— Молодец, Лешка, — похвалил настройщик. — Хоть твой заказчик превеликий стервец, а инструмент здесь ни при чем.

Постучав согнутым пальцем по деке, Гурьяныч взял несколько аккордов, после чего, вооружившись рояльным ключом, похожим на букву «Т», принялся за работу. Ударяя по клавишам и едва заметным нажимом ключа поворачивая колки, начал подтягивать струны. Алексей быстро стынущим лаком обрабатывал ножки «Стенвея».

Поработав часа два, старик начал укладывать в чемоданчик свои ключи и сурдинки.

— Ну, Лешка, теперь зови хоть самого Петра Ильича Чайковского, — усаживаясь на стул, заявил слепой настройщик и положил свои морщинистые и скрюченные от старости руки на клавиатуру.

Прежде чем ударить по клавишам, Гурьяныч произнес шепотом:

— Сейчас, Леша, услышишь всеобщий переполох или скандал в благопристойном заведении.

Звуки яркой и бурной мелодии вдруг заполнили актовый зал. Старик несколько надтреснутым басом затянул любимую песнь, звучавшую с неизменным успехом во всех домах, куда звали слепого настройщика.

Хазбулат удалой,

бедна сакля твоя…

Басовые струны нижнего регистра «Стенвея», вторя певцу, загудели, как медные, с серебряной лигатурой, мощные колокола.

И сразу же раскрылись двери зала. Первой появилась на пороге, с подрагивающим у глаз лорнетом, классная дама. За ней показались несколько одинаково одетых девиц. Институтки, перешептываясь, остановились у входа.

Классная дама зло зашипела:

— Вы, господин мастер, свое закончили. До свидания, можете уходить.

— Я должен проводить Гурьяныча, — твердо сказал Алексей, украдкой посматривая на гурьбу институток, среди которых надеялся увидеть знакомую.

Незаметно для строгой мадам институтки приблизились к инструменту. Радуясь неожиданному развлечению, девушки начали трогать зеркальную поверхность «Стенвея».

— Фи, как нехорошо пахнет лаком, — раздался капризный голос одной из институток, — и еще этим плебейским по́том, — девушка презрительно повела глазами в сторону Алексея.

Молодой мастер по родинке на подбородке узнал Ракиту-Ракитянскую.

— А отчего он весь так сверкает, наш рояль? — спросила девушка. — Неужели от политуры?

— Не столь, моя милая, от политуры, сколь от мускулатуры, — ответил старый настройщик.

Ударив по клавишам, Гурьяныч затянул:

Слезами залит мир безбрежный…

— О нет, о нет, только не это! — переполошилась классная дама. — Что это с вами нынче, Гурьяныч? Я вас не узнаю! Исполняйте уж лучше этого самого вашего «Хазбулата»… Il est insupportable, этот старик! Он невыносим! — постукивая лорнетом по ладони, воскликнула в ужасе «соль с пехцем». — Demoiselles, — ринулась она на институток, — пошли, пошли отсюда! Ничего достойного здесь не услышите.

Когда девушки, подгоняемые строгой наставницей, очутились у дверей, одна из них, прятавшаяся все время за спинами подруг, повернулась и приветливо помахала Алексею рукой.

— Что я тебе, Леша, говорил? — сказал слепой настройщик. — Переполох в благородном заведении!

В ближайшее же воскресенье явился к тете Луше Корней Сотник. Он почему-то не любил встречаться с квартирантом кумы, Боровым, — тот либо смеялся над Сотником, который, подражая своему шефу, Кнафту, неизменно надевал по праздникам котелок, либо донимал гостя, любопытствуя, как это ему удалось обзавестись собственным домом не где-нибудь на хуторе Грушки или на Соломенке, а в Липках, на Александровской улице.

— Чтоб поближе к куме, — отшучивался Сотник.

Зная, что по воскресным дням Борового никогда не было дома, Сотник нынче явился на Московскую улицу без всякой опаски, чтоб получить свою, как он считал, законную долю жирного куша, перепавшего Алексею от гусарского штаб-ротмистра. Но начать прямо с этого в присутствии кумы Корней не решился. Перебирая золотую цепь, свисавшую из жилетного кармана, он сладенько запел:

— Попросил бы ты, Леша, у того же штаб-ротмистра один медный пятак — и услышал бы «пшел вон!». А через свои золотые руки ты у него выкачал большой капитал. Вот что значит наш брат фуртепьянщик-краснодеревец. — Скользнув взглядом по худой одежонке молодого мастера, он продолжал: — Отхватил ты крепко у их благородия. Можно было бы и порядочную тройку себе справить из настоящего торнтоновского сукна. Ходишь в этих интендантских портках, будто лохмотник.