Контрудар - [28]

Секретарь Киевского горкома партии, сменивший косоворотку на подпоясанную широким ремнем защитную гимнастерку, в военной фуражке вместо кепки, стал неузнаваем. Но по его неуклюжей посадке в седле сразу угадывался горожанин, никогда не имевший дела с конем.

Боровой рассказывал Алексею о безобразиях Каракуты — командира 2-го кавалерийского дивизиона. Эту часть кое-кто называл еще по-старому — Чертовым полком. Каракута продолжал своевольничать. Не принял направленного к нему в строй бывшего офицера Ромашку. Накануне почему-то не занял боевого участка, указанного ему начальником дивизии.

— Ну, а этот фрукт, — спросил Алексей, — командир штабного эскадрона, их благородие Ракита-Ракитянский? Это ведь тот самый, который вместе со снарядами привез из Америки «Стенвея». Помните, я вам рассказывал? Тот Ракитянский, что пожелал накормить киевских солдаток плетьми, когда они требовали хлеба.

— Мы хорошо знаем, — ответил Боровой, — что такое командир нашего штабного эскадрона, знаем, чем он дышит, что не изучал он «Капитал» Маркса. Но до зарезу необходимые нам военные знания мы будем брать от любого владеющего ими, даже от таких, как их благородие Ракита-Ракитянский. А что, кроме личной отваги, мог получить эскадрон от Сливы?

Дорога вилась среди сжатых озимых полей, уходивших к далекому горизонту. Испуганные конским топотом, пересекали проселок сытые зайцы и прятались в густых зарослях молочая, вымахнувшего в человеческий рост вдоль частых меж. Лошади, пугаясь, задирали вверх головы и прядали чуткими ушами.

По временам всадники спешивались и вели лошадей в поводу.

Сгущались сумерки. Из низин и широких лугов повеяло прохладой.

В селе Рагузы, где стоял штаб 2-й бригады, довольно пожилой командир, бывший царский подполковник, докладывая Боровому обстановку на фронте, возмущался Каракутой. Третьего дня, справляя шумную свадьбу завхоза, он ушел с позиций и поставил под угрозу фланг одного из стрелковых полков. Нынче из Кобцева не прислал ни одного донесения. А там все чаще и чаще появляются шкуровские разъезды. Встревоженный комбриг, предостерегая Борового, советовал ему держаться подальше от перелесков и отдельных хуторов — излюбленных мест казачьих засад.

Кони, тяжело ступая, неохотно шли вперед.

Время от времени на юге вспыхивали, серебря горизонт, зарницы далеких артиллерийских разрывов.

Вдали, за перекатом бесконечного поля, слышался лай потревоженных собак.

— Это и есть Кобцево, — сказал один из ординарцев. — Надысь пакет возил.

— Раз собаки там брешут, значит, чужой человек на селе, — авторитетно заявил вестовой комиссара.

Всадники въехали в деревню.

Перекрывая шум, доносившийся с дальних окраин Кобцева, сердито залаяли деревенские псы. На воротах ближайших дворов белели надписи: «Чертов полк, 1-й эскадрон, 1-й взвод», «Чертов полк, 1-й эскадрон, 2-й взвод», но в опустевших дворах никого уже не было.

С левой стороны улицы, на самом широком ее месте, среди густой зелени виднелся длинный, как овин, дом. Булат, приблизившись к широким, с обвершкою воротам, прочел выведенную на них рукой старательного квартирьера короткую надпись: «Штаб батьки Сатаны». Навстречу всадникам, подметая длинной рясой дорожную пыль, двинулась высокая тень.

— Господа, здесь, в моем доме, отведена квартира под штаб Белореченского казачьего полка.

— Какой Белореченский полк? — удивился Боровой, выслушав священника. — Вы, гражданин, лучше скажите, где здесь штаб второго кавдивизиона? Еще называется Чертов полк, сегодня пришел из Ермиловки.

— Господи помилуй, господи помилуй! Вы пугаете меня. Ведь ваш полк, господа, выбил отсюда красных… Этот самый, как вы изволите говорить, Чертов полк… И его штаб был в моем доме… — в испуге забормотал священник.

— Ишь, водолаз, расхрюкался, — сердито зашипел один из вестовых.

— Вот что, — сказал решительно комиссар дивизии. — Мы красные, шутить некогда. Скажите толком, что знаете. Рекомендую говорить правду.

— Господа, что вы, господа… — трясущиеся руки попа заходили по шеям коней, по натянутым чутким поводьям.

— Говорю вам, мы красные, советские, из Казачка. Ну, теперь понимаете? — Боровой старался медлительной своей речью успокоить взволнованного пастыря.

Булат, сжав бока лошади шенкелями, приблизился к попу. Тот отступил.

— Не бойтесь, — произнес тихо Алексей, наклоняя голову, — пощупайте мою фуражку. Что на ней есть?

Дрожащие пальцы, забегав по околышу головного убора, легли на красноармейскую звезду.

— Ну-ну, в-верю, г-господа или т-товарнщи, — начал заикаться поп, — это непостижимо. Два часа назад выбили отсюда ваших. Если вы действительно красные, то как вы попали сюда? О господи! Пресвятая дева, спаси и помилуй!

Лай собак не умолкал. Из-за гребли доносились громкие голоса людей и конское ржание.

— Вот, слышите? — продолжал нервничать священник. — Там их кузни, обозы!..

Из мрака донесся частый топот копыт. Замаячила, приближаясь, шумная группа всадников. Четко выделяясь на темно-синем фоне неба, раскачивались в такт конскому ходу длинные пики. Отступать было поздно.

— Здорово, станишники!.. — бодро зазвенел голос Алексея.

— А ты бы поберег свое здоровье. Не валяется, зря им разбрасываешься!