Контрудар - [20]

Показывая пример доблести и отваги, цементировали это монолитное и несгибаемое советское воинство 42-й стрелковой шахтерской дивизии Донбасса не только партийцы из его шахт, рудников и цехов, но и добровольцы — верные бойцы ленинской партии, коммунары Киева, кварталы которого спокон веков упираются в буйный и прекрасный Днепр.

Все они, все эти воины-богатыри, оставляя на своем боевом пути десятки и сотни лучших товарищей, сдерживали натиск белой орды[1].

Петра Дындика назначили политическим комиссаром штабного кавалерийского эскадрона. Ядро его составляли обстрелянные партизаны Донбасса. В Казачке поредевший в боях эскадрон пополнили добровольно явившимися дезертирами. Всадники эскадрона, неся службу летучей почты, находились все время в разгоне. Они возили пакеты из штаба дивизии в ее бригады и полки.

— А ты на лошади ездить умеешь? — спрашивали Дындика в политотделе.

— Будьте в спокойствии, касатики. На реях кто верхом ездил? Моряк Дындик. На буферах кто марши-походы совершал, без седла, имейте в виду? Он же? Минер Дындик в семнадцатом году, плавая на корабле-дредноуте, на благородной лошадке проехался. Самого адмирала Зубеева взнуздал. А он норовистый был конь.

Булату предложили поехать комиссаром одного из стрелковых полков.

— У тебя, — говорили ему, — боевой стаж, да и на курсах неплохо подковался.

— Рановато на полк, зелен, — отказывался Булат. — Еще политбойцом — понимаю. А вообще, прежде чем идти в горячее дело, не вредно недельку-другую изучить обстановку, людей.

Его назначили лектором на дивизионные курсы, готовившие низовых политических и партийных работников.

Маруся Коваль, Дындик, Булат поместились на квартире у местного мирошника.

На одном из сельских митингов крестьяне решили отобрать у кулака-полупомещика землю и оставить его хозяйничать на паровой его мельнице.

В одной из комнат огромного дома поместились Булат и Дындик. Маленькую, как клетушка, светелочку возле сеней заняла Мария Коваль, назначенная начальником политотдела дивизии. В помещичьем зале расположился новый начальник штаба 42-й дивизии Парусов и его адъютант Карлуша Кнафт. Оба они по мобилизации бывших офицеров недавно прибыли на фронт.

На стенах всех комнат помещичьего дома висели выцветшие олеографии. Они изображали обвешанных зайцами охотников в широких шляпах с традиционным егерским перышком.

В первый же вечер Маруся Коваль занялась общим хозяйством.

— Здорово люди живут, — ввалившись в кухню, съязвил Кнафт, — убей меня киця лапой — пахнет молочным киселем…

Адъютант наштадива бросил вестовому связанную курицу, оттянул назад донце офицерской фуражки, поправил на ней ремешок и стал стряхивать перья, приставшие к синим, с белым кантиком земгусарским брюкам.

— Молоко у нас не стреляное, покупное, — отрезала Маруся.

Кнафт выскочил, приказав на ходу вестовому:

— Живей потроши курицу, Аркадий Николаевич вот-вот придут.

Вечером, во время ужина, Дындик, уплетая за обе щеки, нахваливал хозяйку:

— Маруся-касатик, где ты все эти науки произошла, неужто у Наваля? Это же не кисель, Маруся, а настоящий крем-брюле, поль-де-кок, аре-маре.

— Эх, Петя! Вымотала меня работа шишельницы, а еще была большая семья. Кормила своих сестер, братишек.

Поужинав, Дындик встал, вынул из кармана ножик, подошел к тяжелой бархатной портьере:

— Вот будут фартовые онучи-портянки.

— Петро, — рассердилась Маруся, — если хочешь жить с нами в ладу, брось эти барахольные штучки. Не забудь — ты политком эскадрона…

— Пожалела буржуйское добро. Это же мелочь, копейка. И не для себя вовсе стараюсь. У меня один боец носит сапоги на голу ногу.

— Дело не в мелочи и не в стоимости, — строго сказал Булат. — Мы не банда. Срежет занавеску Дындик, а слава пойдет о всей Красной Армии.

В соседней комнате вновь назначенный начальник штаба дивизии Парусов обедал вместе с Кнафтом и новым командиром штабного эскадрона Ракитой-Ракитянским, так и не избежавшим призыва в армию.

— Премного вам благодарен, Аркадий Николаевич, — начал беседу Ракитянский. — Все-таки здесь, возле вас, как-то лучше, спокойнее. Есть с кем посоветоваться, э, поговорить…

— Да, — ответил наштадив, поглаживая пышные, тронутые первой сединой русые усы. — Начальник дивизии долго не соглашался, хотел поставить на эскадрон этого самого, что с нами прибыл… полупехотного прапорщика.

— Ромашку? Понятно, хорошо иметь во главе штабного эскадрона не безграмотного солдата, вроде моего предшественника, чумазого Сливы, и не природного золотопогонника, — засмеялся бывший гусар, — а военспеца, если не большевика, то хотя бы левого эсера. Извольте только, милостивые государи, вникнуть в суть этого магического слова — пра-пор-щик! А вспомним с вами, друзья, старинную армейскую мудрость: какая разница между фельдфебелем и прапором? Фельдфебель выколачивает из молодого солдата домашнюю дурь, а прапорщик вколачивает в него казарменную мудрость… Ха-ха-ха!

— Насилу уломал. Помогло письмо Истомина.

— Какого Истомина? Полковника генерального штаба?

— Так точно, бывшего генштабиста. Сейчас он работает в штабе Тринадцатой армии.

— Ну, раз так, тогда, э, армейскому штаб-ротмистру Раките-Ракитянскому можно командовать красным эскадроном. А часть неплохая. Сегодня делал выводку. Такие кони у нас в полку были лишь в начале германской войны. Кони как львы, Аркадий Николаевич.