Контрудар - [186]

— А будьте еще чуточку любезные, товарищ генерал, не скажете ли, на какой странице у товарища Жукова сказано как раз про бои за Киев. Вот про два танковых клина, шо нас обошли, знаю, а про все прочее только сейчас услышал… Мне один хороший друг как раз прислал в подарок книгу маршала. Так шоб долго ее не листать… Она же знаете какая? Шо две ржаных буханки…

— Чего, батя, не помню, того не помню… Где-то в самом начале книги, — ответил генерал и крепко пожал руку старому Назару. Мало того, левой рукой еще похлопал его по плечу. — Рад, дружище, что встретил тебя. Рад, что такой славный сургуч уцелел. Один из многих. Знаешь, какая в том котле была жестокая арифметика, браток?

— Но я слышал… тогда еще, — ответил Турчан, — шо и фрицев тех проклятущих намолотили под Киевом аж сто тысяч…

— Может, чуть побольше, — подтвердил общительный генерал-танкист. — Это тогда, поначалу. А когда мы его погнали, я в ту пору уже командовал ротой у вашего бывшего червонного казака маршала Рыбалко, то счет пошел на миллионы. Убитых и пленных фрицев.

А генерал-летчик добавил:

— Только мы тогда не придерживались древнего боевого устава: око за око… Не устраивали для них Освенцимов, Маутхаузенов, Бухенвальдов. Не повторяли на немецкой земле Лидиц, Орадуров, Хатыней, Бабьих яров. Не собирались превращать в пустыню Берлин и Дрезден…

— Но озверелые дивизии гитлеровцев мы разнесли в пух и прах, — сказал танкист.

— И еще как! — загорелись боевым огнем глаза старого Турчана. — Мы же не живем по уставу Иисуса Христа. Тебя звезданули по правой щеке, а ты — подставляй левую…

— Да! — продолжал генерал-танкист. — Кое-кому там, на Западе, следовало бы это помнить… И нам негоже многое забывать. Ведь и тогда прежде чем Европу окутал дым гиммлеровских печей, ее долго травили ядом геббельсовских идей…

— Тем более сейчас, — вмешался в разговор стоявший вблизи мраморного банкета однорукий отставник в звании майора, — сейчас, когда одна «водородка» — это тысяча двести Хиросим…

— Что ж? — сказал летчик. — До войны атомов, может, и не дойдет. Все для этого делает наш лагерь труда. Но война нервов…

— Жаль, — продолжал авиатор, — некоторые очень скоро забыли, что мы не тот рождественский Дед Мороз, который сладко улыбается, когда юные озорники мажут ему бороду горчицей… А какая нынче пора? Сверхделикатная! Мы должны лупить во все колокола. Напоминать всему миру, что теперь уже большая политика должна опираться на зрячие головы, а не на слепые боеголовки…

— Ихних главарей суд народов послал на виселицу, — сказал генерал-танкист. — Только мы ихних людей не загоняли в людобойни вроде Дарницкого лагеря смерти. А кормили, поили, одевали, обували, лечили. Мало того, еще учили пленных, как надо жить. Жить по справедливости, по-человечески…

Вернувшись к стоянке машин, Назар Гнатович, разволнованный тяжелыми воспоминаниями и неожиданной встречей с ветеранами войны, спрятал папаху за пазуху. Надев на голову защитный шлем, уселся позади. Только очень уж задушевно сказал внуку:

— Смотри ж, Славка, погоняй не шибко. Сам понимаешь, не маленький…

Еще одно письмо…

«Дорогие и незабвенные мои Нестор Минович и Евдокия Федоровна. Живу я по-прежнему, не холодно и не жарко. Меня, участника многих кампаний, жизнь не баловала. Нога правая дуже болит — вспоминаются рейды на Фатеж — Поныри и на Льгов. Какая в ту пору была лютая зима! Гудят крыльца — то перекопская контузия. Придуряются трошки уха — форсирование Днепра. Тормозит часто дыхание — Курская дуга. Под утро жидковатый сон — то уж балканские оглобли… А касаемо медицины, то соблюдаю вашу заповедь, дорогой Нестор Минович: «Лучшее лечение — не лечиться». Жизнь наша нелегкая, но теперь все повернулось и даже с козырем в наш бок. В свою очередь я оправдал доверие своей честной стороной перед Домом офицеров. Хотя я и грамотей с двухклассным окончанием, но перед молодежью выступаю добре. Которые наши отставники шутят: «Молодым ишачить, старикам рыбачить!» А я не признаю ни забивки «козла» до нет сил, ни удочек, хотя в молодости шибко рыбачил. Тружусь. В пекарнях пошла техника, конвейера, а на складах нет-нет и требуется спина грузчика. Пощады еще не прошу у своей природы, и центнер пока мне не страшен. Скажу открыто: на пенсию старшины не разгуляешься. Шо заработаю — сразу хозяйке… А случается — пропущу тот боковой доход на дружков. Редко, а согрешу. Не перегиная, конечно, мерки… Есть, конечно, и из нашего брата атлеты хоть куды! Любители скинуться или же сообразить на троих… В компании — горелка, а дома — грелка. Боже упаси — подалее от такого греха! Раз только в своей жизни, один только раз случилось персональное ЧП. Это когда я признался своей матери о нашей последней встрече с Гараськой. До того она, бедолага, убивалась по тому пройдохе, что я с досады перебрал. Хочу повесить свою походную папаху на стенку, а стоп не получается. Зацеплю за гвоздь, а она, окаянная, летит на пол. Зацеплю повторно, и в третий, и в четвертый раз, а она обратно летит вниз. Тогда наша Адка, извините, Евдокия Федоровна, мне и говорит: «Йолоп! Так это же не гвоздь, а муха. Простенькая муха». Ну, пиляет меня трохи домашняя циркулярка. Попиляет и замрет. Так это же норма, закон семейной жизни. И то еще слава господу богу. У другого смотришь — не пила, а натуральная пилорама… Спасибо за ваши письма и за книги разных сочинителей. Читая их, я воспрянул от мертвой спячки. И еще спасибо вам за теплые и дружеские беседы у вас на Печерске в Киеве. И за царский напиток бренди. Нету дня, шоб не вспомнил ваши золотые слова: «Пусть каждый чувствует, что он нужен людям…» Так оно и получается. Рвут на куски, все зовут и зовут выступать для молодежи, для наших доблестных воинов. Обратно же воспрянул через внимание до меня — получил персональную квартиру. Дворец! Хату с газом и круглосуточным кипятком. Хотишь — банься, хотишь — чаюй. Есть телевизор — подарок Дома офицеров за доблестные мои рассказы перед молодежью. Пользую с моей хозяйкой вовсю. Пользую и нет-нет вспоминаю «Панораму Голгофы»… Холодильник — от щедрых рук сына. А пылесос — то уже из своих возможностей. Одного не хватает в той роскоши — натуральной русской печки. А то бы я вас порадовал парочкой самодельных паляничек. Помните их? Зажмешь ее в лепешку, а она тут же обратно и воспрянет… Вот так живу и хвалю солнце и добрых людей. Желаю доброго здоровья вам и Евдокии Федоровне, а также полную чашу добра. Остаюсь преданный вам до последнего вздоха.