Контрольные отпечатки - [49]

Асаркан натягивает верхнюю губу на нижнюю, вид у него становится как будто унылый, но еще более милый.

– Главное, что нет у меня для дома никакого чайного припаса. Тот, что здесь в наличии, – это как бы и не припас, потому что нет соевых батончиков. А если я пью дома чай без батончиков, то вроде бы и не пил. Раньше я и кофе у себя варил, а теперь для меня выпить кофе – это только в «Москве». А однажды, когда-нибудь мне не захочется выходить из дому – ну так что ж, значит, кончилось и это. Еще одна идея получила естественное завершение. Вот в Ленинград мне достаточно съездить еще разок надолго или там два раза быстро, и я его уже освою, мне он будет как бы не нужен. Так… может быть… лет через десять вернуться в город, знакомый до слез. Без слез, разумеется.

Идея действительно вскоре получила естественное завершение: закрылась кофейня в гостинице «Москва». Окончились ритуальные встречи – «всегда по четвергам» – в память о «четвергах» у Зиника.

И тогда я понял, что «четверги» уже вошли в мою кровь я не могу без этого жить. Ровный пчелиный гул разговора; намеки и скрытые цитаты, облетающие стол, как набоковские бабочки. Счастье полного понимания. Наркозависимость своего рода.

«А почему бы тебе не организовать это у себя? – спросила Нина. – Кухня у тебя большая, человек двенадцать уместятся. А то и пятнадцать». – «А кто же будет приходить?» – «Как «кто»? Мы будем приходить, ребята твои. Саша будет приходить». – «Саша?».

Саша действительно стал приходить – почти всякий четверг.

В первый раз, не раздеваясь, в куртке, зашел прямо на кухню. Осмотрелся. «Ага. Так-так. Ну, прекрасно». Вдруг увидел на полке несколько разномастных бутылок и взглянул на меня со странным выражением, как бы не веря своим глазам: «Вы что, Миша, бутылки коллекционируете?» Да нет, случайно скопилось.

Наша бесформенная жизнь нуждалась в каком угодно оформлении, и Сашин чайный ритуал оказался очень кстати. К этим церемониям как-то прилагалась нелюбовь к водке и пьяным разговорам. Точнее, водка не вызывала одобрения из-за этого ее неизбежного следствия, не сама по себе. Собственно от водки (если она оказывалась) Саша не отказывался, но не пил ее, а как бы принимал: наливал полстакана, выпивал сразу и потом уже ничего не пил. Но попытки «наконец-то поговорить всерьез» пресекались всегда, а дальнейшее общение с таким испытателем было уже формальным. Если игра идет впустую, играть не имеет смысла.

Разговор Асаркана с его давними собеседниками не всегда был диалогом в привычном понимании, скорее, идеально пригнанными друг к другу монологами, перехватывающими инициативу в секунду вынужденной паузы. Саша даже чуть пригибался, и по каким-то неясным звукам можно было понять, что он проговаривает про себя речь собеседника, как бы поторапливает его. Он был, конечно, монологист, но с отличным режиссерским чутьем: в разговоре с ним как-то не замечалось, что говорит-то, собственно, только он. В основе монолога была диалогическая логика. Это был диалог со многими людьми одновременно, потому он и принимал форму монолога. Слушатели вовлекались в Сашину речь, и каждый занимал там подходящее себе место. Вероятно, имело значение и качество этого монолога. Воспроизвести его невозможно, мои записи, скорее всего, только сбивают с толку: исчезает ритм и интонация, уходит скоростное, закрученное чередование тем. (Но какое-то – отдаленное – представление дают Сашины статьи или тексты некоторых открыток.)

Умещались на нашей кухне и двенадцать человек, и пятнадцать, а случалось, и все тридцать. Новый «четверг» смешал два круга: знакомых Зиника и моих друзей по институту или по литературным занятиям. Произошло, что называется, столкновение разных дискурсов, и совместились они не сразу, не без осложнений. Наши собственные беседы были порой увлекательны, но им нужны были особые условия: долгое ускорение, специфическая «возгонка». Асаркану ничего такого не требовалось. В разговор он входил мгновенно и сразу брал единственно верную ноту.

– Тут Брежнев внезапно приезжает в Вену, и всю эту детскую оперу срочно высылают домой. Пришлось моему приятелю на все деньги накупить курточек «сафари» – в бешеном количестве.

– Не понимаю, зачем их высылали из Вены? У них в репертуаре есть очень подходящий к случаю спектакль, называется «Лопушок у Лукоморья»…

– Они оба, и Бегин, и Садат, взяли себе одного и того же имидж-мена, из США, естественно. Это человек, который учит, как себя вести и как к кому обращаться. Одному корреспонденту сказать: «Нет, мистер Робертсон», а другому: «Да брось ты, Дик». Ну, разумеется: один еврейчик, другой – дикая арабская скотина, а теперь им обоим надо изображать мировых лидеров.

– Тут и Каверзнев по телевизору высказался о Садате примерно так же: дикая арабская скотина.

– Ну, тогда уж, наверное: дикая антиарабская скотина…

– Мечется этот Картер, пытается что-то сделать, ничего у него не получается, все над ним смеются. Но тех, других, ведь тоже в детстве чему-то учили, они же видят: вот, тоже политик, делает всякие гнусности – детишек целует, с домохозяйками снимается, – а все-таки борется, над чем-то бьется. Вот и им стыдно стало: да-а, действительно… Афганистан… и еще этот, как его?.. Сахаров… и вообще людоедство… ах, людоедство – это не там? Ну, все равно. Давайте что-то заявим, сделаем. Отзовем на некоторое время нашего посла в знак протеста. Ну, отозвали. А нам-то что? Баба с возу – кобыле легче