Контрольная диверсия - [37]

Неожиданно его внимание привлёк не сколько странный, а сколько громкий разговор. За соседним столом беседовали две старушенции, но явно с таким расчётом, чтобы их слышали окружающие. Обе с типично нервным лицами киевлянок, одна уверяла другую:

— Война будет продолжаться до тех пор, пока из Киева гроб не вынесут!

Подруга, которая, должно быть, долго терпела, наконец возмутилась:

— Что ты говоришь, Клава?! — при этом она испуганно оглянулась, словно призывая в добропорядочные свидетели. — Я категорически не согласна с тобой!

— То и говорю, Соня! — нервно молвила её оппонентка. — Говорю, потому что знаю!

Для убедительности она стукнула сухой ладошкой по столу. Получилось неестественно громко. Из-за дальнего столика во всеуслышание спросили:

— На що ти натякаєш, карга стара?

— Я не намекаю, — с достоинством ответила Клава и так тряхнула головой и жиденькими волосами, что, ей богу, Цветаев услышал, как у неё хрустнули шейные позвонки.

Её подружка, Соня, испугалась и зашипела:

— Тише, Клава, тише!

— Да, — веско сказал бармен, который давно прислушивался к разговору, — здесь не майдан, здесь приличное заведение.

У бармена были загорелые руки и загорелое, обветренное лицо.

— Ти що, гад, сказав?! — спросил его, судя по всему, местный бандерлог, и встал из-за стола. Был он млад и хлипок, но горяч. Его уже тянула за фалды:

— Угомонись! Хватит! Не связывайся!

Видно, майдан уже всем надоел и никому не шёл на пользу, время и с ним сыграло дурную шутку под названием вырождение.

— Иди ты!.. — смело ответил ему бармен и положил руки куда-то под стойку.

Должно быть, там у него была спрятана бита или пистолет. Цветаев стал опасаться за свою безопасность: заметут всех скопом, разбирайся потом. Но самое интересное было впереди.

— Не верите?! — смело спросила Клава и торжествующе огляделась.

После непродолжительной тишины бандерлог ответил за всех:

— Не віримо! Якщо не переконаєш нас, я тебе, стара карга, на майдан відтягатиму!

— Отведи, если сможешь, молокосос! — смело ответила старуха.

— Що?! — вскочил бандерлог. У него была желторотый пушок на щеках. — Як ти смієш?! Ми за тебе кров проливали! — он оглянулся в поисках взаимопонимания, но встретил лишь осуждение, мол, хватит с нам чокнутых, пора угомониться, иди воюй на восток, и затравленно плюхнулся на место.

— Тихо, тихо! — сказали ему из-за соседних столиков. — Пусть молвит!

— А як же наша кров?! — едва не зашёлся в истерике бандерлог.

Но на него уже никто не обращал внимания. Бандерлог сдался: он заплакал, детские слёзы возмущения текли у него по щекам.

— Так! — смело сказала Клава. — Слушайте меня внимательно, в кафе вначале войдут две девушки, одна в белых летних сапожках, другая с косичками.

— Косички нынче не в моде, — заметил кто-то вяло.

— Они сядут около двери, — непререкаемо добавила Клава.

— Так це ж і так ясно! Найвільніший столик! — никак не хотел сдаваться бандерлог.

Но старуха Клава не отреагировала на выпад.

— Потом мимо проедет инвалид в коляске, он будет кричать: «Всеобщая мобилизация! Ура! На Донбасса!», а только потом сюда войдёт милиционер. Он сядет за стойку и попросил дешёвого коньяка марки «коктебель» три звездочки.

— А скільки? — тут же ехидно спросил бандерлог.

Ему не терпелось посадить старуху в лужу. Клава подумала и сказала:

— Ровно сто пятьдесят граммов, на большее у него денег не хватит.

— Не слухайте її! Не слушайте её! — закричал бандерлог. — Вона нас дурить!

— Тихо ты, майданутый, — упрекнули его хором. — Дай старухе наколдовать!

Странный ажиотаж охватил всех, в том числе и Цветаева.

— Ну гаразд… — пригрозил бандерлог. — Я за наслідки не відповідаю.

И всё, в том числе и Цветаев, поняли, что он сейчас отправится за подмогой.

— Мы её, если что, сами отведём в милицию, — заверили его. — Сиди, не волнуйся!

— Так я вам і повірив! — обличил всех бандерлог, но за подмогой почему-то не побежал.

Кафе успокоилось, и все в напряжении стали ждать, что произойдёт. Цветаеву тоже стало любопытно, он ещё никогда не сталкивался с ясновидящими.

Прошла минута, другая, в кафе, действительно, вошли, нет, не вошли, а влетели две безрассудно смелые девушки, на одной из них, действительно, были светлые летние сапожки, вторая была с тощими косичками. Не обращая ни на кого внимания и не замечая ничего вокруг, они заняли свободный столик справа от входа. Та, что с косичками, воскликнула:

— Ох, как я за тебя рада! А мне не везёт! Женихов много, но всё не те!

— «Всё не те!» — передразнила её подруга. — Кривые, что ли?! По-моему, ты, подруга, перебираешь!

В гробовой тишине кафе бандерлог осуждающе произнёс:

— Вона їй ще співчуває!

На него довольно миролюбиво шикнули:

— Не мешайте эксперименту, товарищ майданутый!

Девушки смутились и покраснели. Бандерлог заткнулся. В этот момент все услышали ещё издали: «Всеобщая мобилизация! Ура! На Донбасс! На Донбасс!» и, естественно, бросились к окнам. Но вначале увидели не инвалида, а согбенную спину, потом — седую голову: женщина толкала коляску по центру улицы мимо бронзового Городецкого в шляпе, с чашкой кофе в руке, мимо гранитных столбиков, чтобы машины не заезжали на тротуар. Непомерно толстый инвалид с красным лицом, в «американке», размахивал костылём, в другой руке он держал подтаявшее мороженое, которое капало ему на «американку», прямо на звездно-полосатый флаг. И всё поняли, что инвалида угостили на входе в Пассаж, чтобы он кричал: «На Донбасс! На Донбасс!», а он патриотично добавил отсебятину о всеобщей мобилизации. Ну не дурак ли? Кто же об этом вопит?! Об этом только шепчутся, бестолочь! Следом пара-тройка фотографов снимала эту комедию. Призывные крики инвалида постепенно затихли по мере того, как он удалялся к выходу из Пассажа, и по мере того, как интерес публики к нему падал. Большинству в кафе было стыдно. Все испытали одно и то же ощущение гадливости, словно подглядели неприличную стенку, все, кроме бандерлога, давно утратившего чувство реальности: