Контроль над разумом и другие сражения холодной войны - [30]

С сотрудниками государственного департамента Гарриман делился своими впечатлениями от России:

— Страна остается фантастически отсталой. Нет нормальных автомобильных дорог, железные дороги в плохом состоянии, девять десятых населения Москвы живет, как у нас живут в трущобах.

Военно-морского министра Форрестола посол Гарриман предупредил:

— Нас ожидает такая же жестокая и опасная идеологическая война с коммунизмом, какая была с нацизмом.

К Трумэну посол пришел усталый и измотанный. У него появился тик в правом глазу, как будто он постоянно подмигивал. Он объяснил Трумэну, что, с одной стороны, Сталин желает сотрудничества с Соединенными Штатами и Англией, а, с другой, желает установить твердый контроль над соседними странами, куда вошли части Красной армии. Польша теряет не только границы, но и свободу. Американская готовность работать вместе воспринимается как признак слабости. Поэтому советское руководство не исполняет свои обязательства и не идет на компромиссы ни по одному вопросу.

Трумэн ответил послу, что «намерен быть с русскими твердым, но справедливым, поскольку они нуждаются в нас больше, чем мы в них».

22 апреля 1945 года нарком Молотов в первый раз пришел к президенту Трумэну. Это было, как говорят дипломаты, протокольное мероприятие. Серьезные переговоры отложили до следующей встречи.

Переводчик Павлов записал:

«Трумэн, провозгласив тост за И.В. Сталина, заявил В.М. Молотову, что он, Трумэн, хотел бы увидеться с маршалом Сталиным, и он надеется, что когда-нибудь великий маршал Сталин побывает в США. Он, Трумэн, думает также, что когда-нибудь он, Молотов, будет ответственным за прием его, Трумэна, в Советском Союзе.

Молотов ответил, что советское правительство будет радо видеть Трумэна в Москве, и чем скорее, тем лучше. Встреча маршала Сталина с президентом имела бы большое значение».

На следующий день, 23 апреля, Трумэн провел большое совещание с экспертами по России. Это был решающий день, когда политика Соединенных Штатов изменилась — от рузвельтовского доверия военных времен к трумэновской послевоенной подозрительности.

В свое время Рузвельт не позаботился о том, чтобы вице-президента держали в курсе важнейших проблем, и сам не говорил с Трумэном о военных делах, о дипломатии, о том, каким он хотел бы видеть будущий мир. Гарри Трумэн был простым, здравомыслящим, нормальным человеком, который не пыжился и вел себя совершенно естественно. Но он не был Рузвельтом. Сколько еще раз ему предстояло это услышать!

Трумэн собрал людей, которым доверял. Присутствовали: военный министр Генри Стимсон, председатель комитета начальников штабов генерал Джордж Маршалл, главный военный советник президента адмирал флота Уильям Лехи, государственный секретарь Эдвард Стеттениус, военно-морской министр Джеймс Форрестол, посол Аверелл Гаррриман и военный атташе в Москве генерал Джон Дин.

Президент заметил, что отношения с Москвой «были улицей с односторонним движением», и попросил совета. Большинство высказалось за жесткую линию: «Мы должны быть твердыми с русскими, когда мы правы». Трумэн, который был президентом всего двенадцать дней, сказал, что будет следовать мнению большинства.

Сторонники твердой линии победили. Началась новая политика. Первым об этом узнал нарком иностранных дел Молотов, который пришел в Белый дом вместе с послом СССР в США Андреем Андреевичем Громыко. На сей раз обошлись без особых любезностей.

Трумэн сказал наркому, что «глубоко разочарован» тем, что не выполняется достигнутая в Ялте договоренность о судьбе Польши. Молотов пытался изложить свою линию. Трумэн четыре раза его перебивал:

— Ваша пропаганда меня не интересует, единственное, что должен сделать маршал Сталин — это исполнить свои обязательства.

Вячеслав Михайлович стал мертвенно-бледным.

— Со мной никогда еще так не разговаривали, — запротестовал Молотов.

— Выполняйте свои обязательства, — ответил Трумэн, — и с вами не станут так разговаривать.

Впрочем, судя по записи беседы, этого обмена репликами не было. Трумэн просто прекратил разговор:

— На этом все, господин Молотов. Буду вам признателен, если вы передадите мои слова маршалу Сталину.

По мнению американского дипломата Чарлза Болена, который присутствовал на беседе, Рузвельт сказал бы Молотову примерно то же самое, но другим тоном. Впрочем, тональность в дипломатии играет большую роль.

Посол Громыко был уверен, что жесткое и самоуверенное поведение Трумэна было основано на том, что Соединенные Штаты уже владели атомной бомбой. На самом деле только через два дня после этого разговора военный министр Генри Стимсон рассказал новому президенту о создании «самого мощного оружия в истории, когда одной бомбой можно будет уничтожить сразу целый город». Вице-президента Гарри Трумэна в атомный проект не посвящали.

Министру Стимсону было много лет, он побывал на высших постах, но гордился тем, что сражался в первую мировую и предпочитал, чтобы его называли полковником. Он был прямым человеком и даже с Рузвельтом разговаривал уверенно. Однажды он сказал Рузвельту:

— Господин президент, мне не нравится, когда вы что-то от меня скрываете.