КонтрЭволюция - [48]

Наташе стало как-то не по себе, может быть, даже стыдно чуть-чуть. Того, что она чужих проблем не замечает, живет своим художеством, и только от дураков машинально отбивается. Обняла подругу. Сказала:

— Ладно, извини, если я действительно… того, недостаточно внимательна. Мне ведь тоже, знаешь, несладко приходится. А тут еще все эти — уроды моральные. Думаешь, мне нужны их ухаживания?

— Ага! Вот видишь! А я счастлива была бы, если бы за мной кто-нибудь приударил — причем на трезвую голову, потому что алкаши эти надоели уже. Ах, если бы какой-нибудь Анатолий Гаврилович! Ух, я бы и закрутила! Жизнь-то одна, Наташка, и утекает она между пальцев, как песок! Не успеешь опомниться — и все, песенка спета.

Постепенно подруга успокоилась, Наташа вспомнила, что от кого-то из поклонников остался недопитый коньяк, они с Иркой выпили по рюмке, захмелели, пожалели друг друга. Наташа даже спела с подругой ее любимую песню:

Любовь пройдет, мелькнет мечта,

Как белый парус вдалеке,

Лишь пустота, лишь пустота

В твоем зажатом кулаке…

Спела, хотя терпеть не могла петь. Опять же парадокс: бог дал и слух, и голос замечательно красивый, звонкий, но Наталье почему-то неприятно было его слышать. А потому она и не пела никогда. Но вот тут ради такого случая пришлось. Потом еще поспорили слегка. Наташа сказала: это Азнавур, кажется. А Ирка сказала: ты с ума сошла! Какой еще «вур»! Это туристическая. Мы в школе ее в походе у костра пели, забыла, что ли?

В общем, неплохо посидели.

А на следующий день, обнаружив за дверью у себя очередной букетик бесхитростных одуванчиков, Наталья решила ублажить подругу — выследить-таки анонимного поклонника.

Для этого пришлось много времени проводить под дверью. Наталья вот что придумала: подтянула подрамник к самому выходу в прихожую, так что до двери оставалось каких-нибудь полтора метра. Освещение получалось, конечно, не ахти. Но ничего, работала, писала цвет и старалась слушать, не подбирается ли кто к ее квартире. Тетка пришла, ругалась, говорила: совсем ты, Наталья, сбрендила… Наташа кивала головой: она соглашалась, сбрендила так сбрендила. С кем не бывает. Выпроводила тетку побыстрей, сказала: не мешай, у меня вдохновение.

Тетка это слово уважала. Но потом вдохновение действительно пришло. Она подступилась к теме, о которой давно мечтала: так нарисовать рассвет, чтобы солнце точно обжигало, чтобы как будто больно было бы на него смотреть. И сейчас она так глубоко погрузилась в красные оттенки оранжевого, что чуть не упустила момент, когда за дверью раздалось подозрительное шуршание. Наталья, как была в кожаном фартуке, ловко, как акробатка какая-нибудь, обогнула подрамник, бесшумно, одним прыжком очутилась у двери, распахнула ее… На коврике, завернутый в цветную бумагу, лежал маленький букетик ромашек. Но никого на лестничной площадке не было. Правда, снизу, со второго этажа ей послышался какой-то звук… Два прыжка пантеры, и она уже была там. Перед дверью пятой квартиры стоял тщедушный мальчишка в несуразной кепочке — Лешка, внук Григорьевых. И лицо у него было очень испуганное.

Наталья Лешку знала с младенчества, мальчик рано остался сиротой, родители погибли, когда пьяный шофер врезался в автобус на Первомайской. Дедушка с бабушкой, милые, интеллигентные люди, пенсионеры, бывшие учителя, его усыновили. И как ни трудно им было, тянули его, кормили-поили и неплохо вроде бы воспитывали, хороший, кажется, получался мальчик. Очень, кстати, симпатичный, красивый, можно сказать. Только уж очень худой и бледный. «Сколько ему лет-то? — думала Наталья. — Одиннадцать? Нет, кажется, двенадцать уже».

— О, Леша, привет тебе! — сказала она. — Ты не бойся, это я тут прыгаю, понимаешь, физкультурой занимаюсь… Скажи, а дядю ты никакого сейчас в подъезде не заметил? Никто мимо тебя не пробегал?

Леша покачал головой. Вид у него по-прежнему был испуганный.

Наташе стало совестно. Она тут в игры играет, дурака валяет, а бедного парня перепугала до смерти.

Она спустилась на площадку, погладила Лешу по голове. Он почему-то закрыл глаза.

«Ой, еще в обморок упадет… Достанется мне от Григорьевых — и поделом!» — подумала Наталья. Сказала:

— Слушай, хочешь конфету, а? Или шоколадку «Аленка»? Пойдем, я тебя угощу.

Леша молчал. Стоял с закрытыми глазами. И вроде как делался все бледнее и бледнее. «Ой-ой-ой!» — испугалась Наташа. Она обняла его за плечи и почти силой потащила наверх, в свою квартиру. Приговаривая при этом: «Леша, Лешенька, милый мальчик, все будет хорошо, сейчас я тебя чайком напою, шоколадом накормлю…»

Леша сидел перед стаканом горячего чая, молчал и смотрел на Наталью своими грустными черными глазами. Не пил и не ел.

— Ну что же ты, Леша? Неужели шоколада не любишь? Никогда не поверю! Не бывает таких детей. Леша, слышишь меня? Не выспался сегодня, что ли?

Леша кивнул.

— И я тебя напугала, да?

Леша снова кивнул.

— Извини меня, Алешенька, я вовсе этого не хотела! Просто какой-то шутник, какой-то дядя такой… шалун… все меня разыгрывает — ты знаешь слово «разыгрывать»?

Леша кивнул в третий раз. Наконец взял конфету из коробки, но почему-то не ел, держал ее в руке.