Контрапункт - [28]

* * *

Я на полпути, думает женщина за роялем. Что вдохновило Баха сочинить увертюру точно на середине «Гольдберг-вариаций»? Едва оправившись от меланхоличного конца предыдущей пьесы, предстояло взять аккорд, приводящий в движение вереницу причудливых выдумок. Новое начало? Слишком надуманно. Быстрые пассажи, изобилие украшений и пунктирные ритмы наводили на подозрение, что по мере исполнения надо было что-то преодолеть. Сущий театр. Технически сложная увертюра переходила в фугу, еще одну торопливую, перенасыщенную, неугомонную вещь.

Женщина встряхнула головой и медленно, без педали, начала подбирать темп и аппликатуру. Все короткие ноты следовало играть быстрее, чем указано в партитуре, об этом в своем издании писал еще Киркпатрик; в бешеном темпе она неслась к более длинным нотам, словно торопилась куда-то, сгорая от нетерпения добраться до сумеречной цели. Ребенок, мечтавший покинуть родительский дом, возбужденно обсуждавший с подругами планы на самостоятельную жизнь, неистово летевший вперед — вопреки здравому смыслу или страху Страстное желание — вот о чем шла речь в увертюре. Желание с шорами, или таково любое желание? Женщине вспомнились поездки на север всей семьей в машине, набитой резиновыми сапогами и пустыми банками из-под варенья. Каждый по очереди выкрикивал то, чем больше всего хотел бы заняться на каникулах: собирать грибы, купаться в озере, общаться с соседями. Увидеть белые ночи. Темный дом. Машина гудела и содрогалась от сонма их желаний.

Чтобы подобрать нужный темп, следовало просмотреть только те пассажи, в которых слышалось неуклонное продвижение вперед, как бы резко они ни обрывались. Шестнадцатые стаккато, сначала в басу, затем в верхнем голосе, пытавшемся сдержать и обуздать неукротимое желание. Шестнадцатые составляли структуру, куда ей предстояло поместить всю эту восторженную сумятицу. Если ты не был алчущей натурой, ты был потерян для этой вариации.

Женщина работала. Увертюра начинала вырисовываться. Мысль женщины пульсировала на двух уровнях: картина лета как фантом то и дело проступала сквозь гирлянды пылких нот, не позволяя ей целиком сконцентрироваться на движении и звуке.

Вечер на горной вершине. Сосед сидит за столом в саду. Его взгляд устремлен на дом на косе, по другую сторону бухты. На столе застыли руки. Его жена выходит из машины, рассказывает об овечьем стаде; она привела человека, который хотел бы посмотреть новый загон; окликает мужа, подходит ближе. Он не реагирует.

— Поди сюда на минутку, — говорит она. — Встань. Что с тобой?

Он медленно поворачивается к ней лицом.

— Они не приедут, — с трудом выговаривает он. — Что-то случилось. Они не приедут.

Украшения требовали особой сосредоточенности, включая неприятную маленькую фугу, следующую за увертюрой. Стиснув зубы, женщина продиралась сквозь ноты, крепко держась за верхний слой собственного сознания, думая лишь о движениях юрких пальцев и больше ни о чем. Ни о чем.

* * *

Отец взял в аренду микроавтобус. На стоянке он нетерпеливо сигналит, затем выходит и открывает гараж. Критическим взглядом окидывает коллекцию сваленных там вещей. Стол. Коробки. Тумбочка. Стулья. Чемоданы. Кастрюли. Ведра. Зеркало в раме. В гараж входит дочь с горой верхней одежды в руках. Плюхается на кухонный стул и роняет голову на груду пальто. Приглушенный стон:

— Папа! Помоги!

— Я вот думаю, как все это загрузить, — говорит отец. — Коробки не закрываются. Придется в два заезда. Все принесла?

— Не знаю. Мама еще собирает кухонную утварь. Как всего много! Но это не беда, правда?

— Просто тащи сюда все, тогда определимся с перевозкой.

Он открывает заднюю дверцу микроавтобуса и начинает заниматься одеялами и опорными балками. Дочь входит в сад и заговаривает с кроликом, сидящим в клетке, прижавшись носом к металлической сетке. Она наклоняется и срывает лист одуванчика:

— Вот, это тебе, съешь. Я буду приезжать каждую неделю и кормить тебя.

Всхлипывая, она вбегает в дом и взлетает по лестнице в свою комнату.

Мать сидит на кровати и озирается по сторонам. На ней старая рубашка.

— Как пусто стало, — говорит она.

Дочь, все еще шмыгая носом, садится рядом:

— Я забираю все самое красивое. Самое важное.

Пустые полки в книжном шкафу. Светлые пятна на стенах, где висели плакаты.

— Покрасим, — говорит мать. — Тогда снова станет уютно. Приятно будет зайти. Я собрала для тебя коробку с тарелками и стаканами. На неделе пойдем купим тебе постельное белье. И полотенца.

— Ты сердишься? — спрашивает дочь.

Мать молчит. Да, она в ярости и в ужасе от того, что это происходит на самом деле. И что ей приходится в этом участвовать. Ее сопротивление ни к чему не приводит. Ей хотелось бы задержать дочь, сказать ей: «Слишком рано, ты слишком молода», но она обуздывает свои чувства. Она хочет порадоваться за дочь, взыскующую самостоятельности, возгордиться ее предприимчивостью, смелостью, но испытывает лишь досаду и раздражение.

— Это хорошее жилье. Я рада за тебя. Будешь жить с подружками — здорово! Конечно, жаль, что ты нас покидаешь. Грустно.

Дочь спрыгивает с кровати и топает ногой:

— Все так делают. Так заведено, мама! Это не так уже страшно.