Контрапункт - [30]

В этот раз она решила обойтись без указаний Киркпатрика. Играть то, что написано: пусть перекрещенные руки сами ищут свой путь; нежно, но в то же время быстро касаться клавиш и тут же поднимать пальцы, освободив место для следующего туше. Исполнить всю пьесу шепотом, может быть, даже с левой педалью — в любом случае максимально сдержанно. В финале на мгновение вспыхнуть, выделить звуком высокое до, самую высокую ноту во всей вариации. Главное, не переборщить, думала женщина, сыграть не слишком экспрессивно, не громче шелеста. Странно, что, имея в распоряжении огромный рояль, на котором можно отобразить бег слонов и бегемотов, ты выбираешь мышиные шажочки.

У каждой шестнадцатой в одном голосе был свой антипод в другом. Punctum contra punctum, практически везде. Каждый звук был связан с другим звуком. Каждый сделанный шаг повторялся. Что это значило? Вариация не давала объяснений на этот счет. Она просто констатировала факт: прошлое и настоящее навечно склеены друг с другом. Ни звука, ни отзвука — витиеватое сплетение и захватывающее дух движение. До тех пор пока она играла аккуратно и хладнокровно, тихонько постукивая по клавишам, дабы звук сразу истаивал, ей не надо было испытывать никаких чувств или переживаний. Никаких.

ВАРИАЦИЯ 18, КАНОН В СЕКСТУ

Гленн Гульд не любил выступать. Он питал отвращение к фортепьянным концертам, которые воспринимал как извечное противоборство между оркестром и роялем. С не меньшей неприязнью относился он и к сольным концертам, чувствуя на себе раздевающие и осуждающие взгляды публики. Наибольшую свободу он, скорее всего, испытывал на органной скамье, спрятавшись за фасадом органа, повернувшись спиной к нефу церкви.

Женщина с изумлением изучала программы его редких сольных выступлений. Хиндемит, Гайдн, Кшенек, Шонберг. Ее поразило, что иногда Гульд исполнял только каноны из «Гольдберг-вариаций», завершая их кводлибетом. Парадоксально, что такой затворник, как он из множества вариаций выбирал именно те, которые являли собой палитру взаимоотношений между двумя людьми. Заботливыми, подражающими и возражающими друг другу; занимающие гармонические или диссонирующие позиции; расходящиеся во мнениях или соглашающиеся друг с другом; но неизменно сопереживающие. А может быть, он вовсе не чувствовал ничего такого, подумала женщина, может быть, музыка как раз защищала его от подобных разглагольствований. Ведь освободительная сила музыки заключается именно в том, что можно вырваться из словесного капкана и начать мыслить звуками, линиями, аккордами. Словесные формулировки и трактовки тут ни к чему.

Она углубилась в стоящий перед ней канон, где, безусловно, преобладала консонансная гармония. Секста — благозвучный интервал. Второй голос, имитирующий в сексте первый, не противоречит ему, но отзывается ласковым, доброжелательным эхом с налетом грусти. Она так увлеклась вырисовыванием двух голосов, что упустила значение баса; он не спеша, но неуклонно двигался вперед и своим ненавязчивым присутствием неуловимо связывал все воедино.

* * *

— Ну, что будем делать? — спрашивает дочь, выходя из банка. — Только не надо меня учить. Я уже с папой все обсудила. Я все знаю. Теперь все будет по-другому. Спасибо. За деньги.

На улице уныло и промозгло. Дождя нет, но лица и волосы становятся влажными, а брусчатка темно-серой.

— Хорошо, — соглашается мать. — Довольно об этом. Теперь можешь начать с чистого листа. Ну а чем сейчас займемся? Походим по магазинам, выпьем кофе, прогуляемся по рынку?

Девушка бросает взгляд в сторону прилавков:

— Фу. Даже здесь уже воняет рыбой. Да и народу полно.

Они решительно разворачиваются. Пересекают реку, посмеиваясь над названием судна «Ничто не вечно», и выходят к ботаническому саду.

— Ха! — восклицает дочь. — Прекрасно! Смотри, у них здесь есть зеленый врач. Могу записаться на прием со своим кактусом.

За узкой входной дверью взору открывается чаща темно-зеленых, насыщенных светом деревьев. В саду ни души. Мать и дочь бродят между стволами, пробегая глазами надписи на закрепленных в земле табличках. В пальмовой оранжерее они взбираются по винтовой лестнице, чтобы насладиться видом. По тонкому дощатому настилу можно пройтись вдоль чащи, глядя прямо вниз. Они не отваживаются. Внизу, возле искусственного водопада ютится скамейка. В пруду плавают золотые рыбки. Мать и дочь присаживаются, вдыхая теплый влажный воздух.

— Помнишь, как мы ходили смотреть на викторию амазонскую? — спрашивает мать. — Она цвела по ночам и пахла ананасом.

— Ты всегда говоришь о прошлом. Мы живем в настоящем, понимаешь?

Издалека приближаются люди. Хлопает дверь. Мать и дочь переглядываются и синхронно поднимаются с места. Твердой походкой девушка направляется к выходу, мать следует за ней. Покинув оранжерею, дочь задерживается около маленькой теплицы вдоль тропинки.

— Смотри, плотоядные растения. Помню, как мы нашли их в Швеции. В вазе на столе они выглядели такими несчастными, что мы кормили их мертвыми комарами, когда сами садились есть.

— Зайдем?

Девушка качает головой. Она продолжает путь в глубь сада, к продолговатой теплице. На двери висит табличка: «Вход воспрещен. Теплица для бабочек».