Конторские будни - [9]
— Ну, почему люди меняют работу, — отозвался Грайс, со вселенской утомленностью, как того требовала, по его мнению, тема, пожав плечами. — Семилетнее, или, в моем случае, трехлетнее, взаимосупружеское пресыщение — это во-первых. А во-вторых, мне до смерти надоела вечная давка в транспорте по дороге домой — ведь я живу аж в Форрест-Хилле. Утром, когда едешь на службу, еще ничего, но вечером!..
— Да, конец не близкий, — сочувственно согласился Сидз.
— Я бы сказал, просто далекий.
— Пожалуй. Ведь почти что через весь Лондон.
— Просто через весь Лондон, без всякого «почти». Если не считать Сити.
— В общем, конечно, — явно стараясь уладить их мимолетное несогласие, сказал Сидз. — По расстоянию это получается все равно что добраться — и к тому же в часы «пик»! — от «Альбиона» до Сидкапа или Бромли.
— Ну, может, и не так далеко, но все же здорово далеко. Как отсюда, скажем, до Кройдона. А сейчас, чтобы попасть в «Альбион», я подъезжаю на поезде к Лондонскому мосту и пересаживаюсь… ну, например, на автобус. Сегодня я ехал минут пять, не больше.
— Это, знаете ли, вам чертовски повезло, — сказал Сидз. — Если, конечно, наш транспорт не начал вдруг работать раз в десять лучше, чем раньше.
Сидз, как оказалось, тоже одно время пересаживался у Лондонского моста — когда жил возле Онор-Оук-Парка. Теперь-то, живя в Тонэм-Грине, он мог выбирать между автобусом и метро. Короче, пообсуждав с ним дорогу на работу и обратно, Грайс почувствовал себя так, будто он знал Сидза с детства.
Вскоре к столу Сидза подошел Копланд, чтобы спросить его, куда он положил инфернальную фигу — так по крайней мере послышалось Грайсу. Копланд, по мнению Грайса, выглядел гораздо старше, чем он сам, но позже выяснилось, что между ними всего два года разницы. На Мервина Джонса он походил только лицом, а фигурой и обликом напоминал одутловатого Альфреда Хичкока. Видимо, он неправильно питался — и, значит, был, скорее всего, вдовцом. На лацканах и вороте его элегантного, но старомодного пиджака белела перхоть, штанины свисали у колен пузырями. А ведь ему, подумал Грайс, очень пошел бы твидовый пиджак и легкие серые брюки. Фирма не предписывала служащим даже самых общих стандартов одежды, да это было бы и нелепо в наше время, решил про себя Грайс. Грант-Пейнтон и Ардах носили спортивные, приглушенных цветов пиджаки, Хаким щеголял в желтовато-коричневом, чересчур ярком, пожалуй, для офиса костюме. Сидз, как и Грайс, предпочитал темную, купленную в магазинах Бэртона одежду, а у братьев Пенни сшитые по последней моде однобортные пиджаки с блестящими пуговицами были темно-синие. Между прочим, Грайс, всегда считавший себя человеком наблюдательным, только сейчас приметил, что братья-то, по всей вероятности, близнецы.
Добросовестный Бизли трудился в одной рубахе, а его пиджак висел на спинке стула. Миссис Рашман одевалась, видимо, в недорогих магазинах стандартной одежды, и, отвернувшись от нее, Грайс мгновенно забыл, какое на ней сегодня платье — цветастое, полосатое или однотонное. Миссис Фос — он опять с удовольствием отметил, что ничего у нее не вкось, — наверняка появлялась иногда на службе в брюках, но сегодня она предпочла надеть прямую темно-зеленую юбку с зеленовато-желтой блузкой. И ножки ничего, подумал Грайс, хотя не очень-то верил, что их отношения позволят ему когда-нибудь по-настоящему оценить ее ножки. Он чуть поднял взгляд, и она одарила его легкой улыбкой, сразу же напомнив ему Диану Риг.
Инвентарная книга — а вовсе не инфернальная фига, как послышалось Грайсу, — была найдена в одном из проволочных подносов для бумаг, но Копланд задержался возле Сидзова стола, чтобы обсудить с ним самочувствие заболевшего Феела (хотя Грайс понимал, конечно, что его фамилия произносится как-то иначе). Копланд еще не дал ему никакой работы, но бездельничать на глазах у начальства ему все же было немного неловко. Его временное рабочее место казалось голым, словно пустыня, — если не считать стоящего на столе телефонного аппарата, — потому что Ваарт, уходя в отпуск, запер, конечно, все свои конторские причиндалы в ящики стола.
Стол у него был самый обычный — матово-серый металлический каркас, блестящая столешница из черногопластика, справа — глубокий запирающийся ящик дляхранения папок, слева — три неглубоких, тоже запирающихся ящика, а по бокам и спереди — тонкие металлические щиты, чтобы мужчины не теряли драгоценного рабочего времени, пялясь на ножки своих сослуживиц. Именно такие столы — каталожный номер Б4А/00621 — поставлял заказчикам «Комформ», где Грайс, как он выразился в разговоре с Сидзом, гнул спину три последних года. Ему захотелось проверить, не обманывает ли его чутье. Он слегка отодвинулся от стола вместе со стулом и, выгнув шею, посмотрел сбоку на торец столешницы. Все правильно: там виднелся почти стертый, но все же заметный золотой фирменный знак — столы изготовлял «Комформ».
— Вот ведь интересно, — сказал он своему соседу справа. Когда-нибудь ему все равно надо было поближе с ним познакомиться — так почему бы не сейчас?
Бизли, вставив между карточками свою шариковую ручку, поднял голову — не то чтобы раздраженно, однако, в отличие от Сидза, вовсе не с таким видом, будто у, него есть масса времени на болтовню.
Между двумя книгами известного английского сатирика существует глубокая идейная связь. Билли-враль — молодой человек, мелкий клерк в похоронном бюро, живущий в мире собственных фантазий и грез. Клемент Грайс, герой романа «Конторские будни», — это как бы постаревший Билли: он уже много лет работает в разных фирмах и давно ни к чему не стремится. Автор рисует гротескно-символическую картину, высмеивающую современную бюрократию.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Книга «Шесть повестей…» вышла в берлинском издательстве «Геликон» в оформлении и с иллюстрациями работы знаменитого Эль Лисицкого, вместе с которым Эренбург тогда выпускал журнал «Вещь». Все «повести» связаны сквозной темой — это русская революция. Отношение критики к этой книге диктовалось их отношением к революции — кошмар, бессмыслица, бред или совсем наоборот — нечто серьезное, всемирное. Любопытно, что критики не придали значения эпиграфу к книге: он был напечатан по-латыни, без перевода. Это строка Овидия из книги «Tristia» («Скорбные элегии»); в переводе она значит: «Для наказания мне этот назначен край».
Роман «Призовая лошадь» известного чилийского писателя Фернандо Алегрии (род. в 1918 г.) рассказывает о злоключениях молодого чилийца, вынужденного покинуть родину и отправиться в Соединенные Штаты в поисках заработка. Яркое и красочное отражение получили в романе быт и нравы Сан-Франциско.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Собрание сочинений австрийского писателя Стефана Цвейга (1881 — 1942) — самое полное из изданных на русском языке. Оно вместило в себя все, что было опубликовано в Собрании сочинений 30-х гг., и дополнено новыми переводами послевоенных немецких публикаций. В девятый том Собрания сочинений вошли произведения, посвященные великим гуманистам XVI века, «Триумф и трагедия Эразма Роттердамского», «Совесть против насилия» и «Монтень», своеобразный гимн человеческому деянию — «Магеллан», а также повесть об одной исторической ошибке — «Америго».
Собрание сочинений австрийского писателя Стефана Цвейга (1881–1942) — самое полное из изданных на русском языке. Оно вместило в себя все, что было опубликовано в Собрании сочинений 30-х гг., и дополнено новыми переводами послевоенных немецких публикаций. В третий том вошли роман «Нетерпение сердца» и биографическая повесть «Три певца своей жизни: Казанова, Стендаль, Толстой».
Во 2 том собрания сочинений польской писательницы Элизы Ожешко вошли повести «Низины», «Дзюрдзи», «Хам».