Контакты с утопленником - [12]

Мечтательно смотрю на тонкий, словно прочерченный на оконном стекле серп луны и со странной отчужденностью от самой себя отмечаю, что часть моего мозга тонет, смиренно гаснет в глубинах какого-то холодного полусна, легкого, как сугроб. И белого, белого… населенного живыми белыми тенями… Нет, это не имеет ничего общего с переутомлением — говорю я себе. Оно здесь в этом доме, оно поджидало меня. Оно существует.

Оно осуществляется через меня.

Сквозь меня.

И действительно, пожалуй, мне не только кажется, что мое сознание постепенно открывается и наконец отверзается как… да, да, как бездонный дышащий колодец, и клубок звуков начинает сквозь него опускаться длинной неровной нитью возгласов, смеха, рева, грохота, криков… Кто-то или что-то издалека тянет их к себе. Тянет и тени, и мои обращенные внутрь них чувства. Тянет, тянет…

Тянет меня.

Я встаю. Знаю, что вокруг меня темнота, но я уже не вижу ее. Теперь перед моими глазами словно опустился ее негатив, гораздо более непроницаемый, чем она сама, в своей яркой, какой-то слепящей белизне. Я иду к двери. Отпираю ее, выхожу в, вероятно, нет, наверняка еще более темный коридор и медленно, с ощущением, что прохожу сквозь густой молочно-белый туман, приближаюсь к двери соседней комнаты. Я должна в нее войти, я хочу войти в нее… Но зачем? Зачем?

Оказалось, что ответить на этот на первый взгляд несложный вопрос мне не по силам. И все же задать его было в известной мере полезно — быть может, именно это заставило меня проснуться или прийти в себя? Трудно сказать. Да и не имеет особого значения. Важно то, что эхо наконец затихло там, где оно должно было умолкнуть, а «негатив» темноты отодвинулся как бы в сторону от моих глаз, и его место вновь заняла она сама. Принудила меня снова ее увидеть, после чего я, хотя и неохотно, снова начала чувствовать, сначала одно недоумение, а чуть позднее и прежний Ужас, столь сильный, что на этот раз он буквально парализовал меня.

Я стояла перед белесоватым прямоугольником чужой двери, сжимала ее ручку с такой силой, что пальцы у меня свело, и не могла уже поверить, что я и вправду собиралась войти туда, где…

…Откуда неожиданно выскочила женщина, с такой силой столкнувшаяся со мной, что выпустила узел, который держала в руках, а я прямо-таки отлетела назад, распластавшись спиной на противоположной стене. Из комнаты, подобно грязному потоку, полился бледный ржаво-оранжевый свет, вяло расползавшийся по коридору.

— Юла, Юла, — послышался из комнаты голос, пожалуй, того же мужчины, который кричал «победа», но только теперь показавшийся необыкновенно писклявым. — Юла, вернись!

Не обращая на него внимания, женщина закрыла за собой дверь, и мы остались вдвоем стоять одна против другой в искусственном полумраке. Никогда в жизни я еще не была так сконфужена — это был далеко не самый подходящий способ встретиться с двоюродной сестрой, с которой мы не виделись семнадцать лет. Тем более, что сейчас… она плакала, вся содрогаясь от беззвучных рыданий. Я наклонилась, чтобы подать ей узел, который она выронила из рук, посмотрела вокруг…

На полу ничего не валялось.

— Здравствуй, — тупо пробормотала я. И еще более тупо добавила: — Тебе нехорошо, Юла?

Она, естественно, мне не ответила. Да и не было смысла отвечать, и так было видно, что ей нехорошо. Неприятнее для меня было то, что она, казалось, меня не услышала. Она продолжала рыдать, все так же, жестикулируя, но не издавая ни звука, как актриса в немом фильме, драматизма которому добавляла и я, таращась на нее и ломая руки от смущения. Обе мы были с расстрепанными волосами, босые, в одних белых, длинных до пят ночных рубашках, вполне подходящих для такого позднего часа, и тем не менее выглядевших весьма нелепо. Не так ли?

Прошло какое-то время, наверное, минута, но исключительно долгая, по крайней мере, для меня. Потом Юла всхлипнула два-три раза уже громко, вытерла ладонями слезы, и я скорее ощутила, чем увидела, как ее взгляд начал шарить вверх-вниз по моему лицу и телу. Свет, и без того достаточно слабый, проникал из-за полузакрытой двери за ее спиной и окутывал ее неясную фигуру, а ее глаза казались двумя темными дырками посреди желтоватого с непонятным выражением лица. То есть, прямо сказать, она была в гораздо более выигрышной позиции при этом нашем взаимном обозрении. Позиция ее была выгодна в любом отношении. И именно поэтому она не имела права держаться… так!

— Я услышала какие-то крики, нервные, — начала было настойчивым шепотом я, — и пришла. Но вы, наверное, смотрели вашу кассету. Любительскую, правда? А? Юла? Это вы ее записали, верно?

Она снова мне не ответила. Даже не соблаговолила сделать какое-то движение. Продолжала ощупывать меня своими скрытыми в тени глазами — у меня уже появилось чувство, что я не в ночной рубашке, а стою голая, так мне стало неудобно, — и совсем перестала плакать. И это, не знаю почему, еще больше меня угнетало. Я начала лихорадочно обдумывать следующую реплику, умнее или глупее, все равно, только бы не молчать. Я уже открыла рот, шумно вздохнула… Но Юла повернулась…

И побежала по коридору! Сгущавшийся в дальнем конце сумрак окутал ее фигуру, превратил ее в неясный силуэт… который вскоре исчез за углом по направлению к лестнице.