Консул - [36]
— Три года назад, — продолжила рассказ Сонни, — я вынесла его сушить, и он на веревке разорвался пополам и буквально расползался в руках. Пришлось продать его старьевщику. За три марки. Вот, пожалуйста, получите. — Сонни открыла бисерный кошелек.
Константин Сергеевич и Ирина сидели ошеломленные. Опоздали на три года!
Ирина отвела руку Сонни, протянувшую ей три марки.
— Вы считаете, что мы продешевили? — спросила Анна.
— О, мы отдали бы за этот пиджак все, что имеем! — горячо ответил Ярков.
— Даже за такой старенький? — наивно удивилась Сонни.
— Это же ленинская рабочая куртка! — воскликнула Ирина.
— Может быть, вы знаете адрес этого старьевщика? — как за соломинку, схватился за обнадеживающую мысль Константин Сергеевич.
— О нет. Это был бродячий старьевщик с мешком за плечами…
Глава 16
КОЛЬЦО
Хрупкость и легкость этой маленькой женщины не могла скрыть даже мохнатая пообтертая шубка. Женщина вела, вернее, ее вела на поводке огромная немецкая овчарка. Собака плохо слушалась команды, и хозяйка бежала легкими, прыгающими шажками, перелетала через сугробы, и если бы не поводок, которым она была привязана к мощной овчарке, ветер оторвал бы ее от земли и увлек за собой.
На углу сквера, у круглой тумбы, женщина остановилась. Внимание ее привлекла афиша с черным, до боли знакомым силуэтом. Пушкин!.. "Сидеть!" — приказала она овчарке, и на этот раз собака повиновалась. Женщина сдвинула на затылок мохнатую шапку и с изумлением шепотом читала:
— "В Народном доме 10 февраля 1937 года состоится торжественный вечер, посвященный 100-летию со дня смерти великого русского поэта А. С. Пушкина. Выступают солисты Большого театра Советского Союза Вера Давыдова и Сергей Лемешев. Билеты продаются в кассе".
Советские актеры в Финляндии! Впервые за все эти годы.
— Джулли, домой! — скомандовала хозяйка, и собака послушно повела ее.
Женщина отперла ключом дверь в квартиру, помещавшуюся на первом этаже старого двухэтажного дома.
Квартира производила странное впечатление. На кухне главенствовал большой медный, в зеленых пятнах самовар. На плите стояли черные чугунки, которых в Финляндии и не встретишь. В углу висела икона, и перед ней раскачивалась на потемневших от времени цепочках тяжелая лампада.
Женщина сбросила шубу и шапку и, маленькая, тоненькая, в джемпере и черной юбке, стала похожа на мальчика-подростка, если бы не лицо, лицо отцветающей женщины с обозначившимися морщинками возле рта и с темными глазами, в которых, казалось, навсегда погасла трепетная мысль любознательности, интереса к жизни. Она побежала через столовую, уставленную тяжелой старой мебелью красного дерева, в спальню. Распахнула дверцы огромного гардероба, где висело несколько платьев и пышных юбочек — балетных пачек. Женщина забралась внутрь гардероба и стала вышвыривать на кровать одно за другим платья. Это — малиновое шелковое — не годится, давным-давно вышло из моды; это — бархатное со шлейфом — все залоснилось; голубое из шифона еще приличное, но не для зимнего концерта. Села на дно гардероба, уткнула острый подбородок в колени, тяжело вздохнула, а потом выпрямилась и кошачьим прыжком перелетела из гардероба в кровать, утонула в перине и, рыдая, стала колотить кулаками эту перину, словно она была повинна в ее несчастной судьбе. Напольные часы в столовой гулко и медленно пробили шесть раз.
— О боже, сейчас явится Сам, а у меня и кровать не убрана и обед не готов.
Она водворила на место платья, подползла под перину, занимавшую двухспальную кровать, и, выгибаясь, принялась спиной взбивать перину, пока не оформила ее в пышный каравай. Накинула шелковое голубое покрывало и. бегая вокруг кровати, оправляла его.
На кухне заглянула в чугунки. Есть вчерашние щи. Для Самого хватит, а она никаких супов не ест. Гречневая каша в другом чугунке. Хватит на обоих и останется еще для Джулли. Теперь поджарить для Самого жирную — бр-р-р! — свиную котлету. Женщина раскрыла оконную раму и вынула завернутое в бумагу мясо.
Нащепала лучины, подожгла ее, сунула потрескивающий пучок под дрова в плиту. Смолистый запах распространился по кухне. Ну, а пока разгорятся дрова и нагреется плита, можно заняться тренировкой.
В спальне переоделась. Натянула трико и полинявшую розовую тунику, надела балетные туфли и, взявшись рукой за спинку кровати, стала проделывать каждодневные упражнения, все еще надеясь… Надеясь на что?
Вытянулась в струнку на пальцах ноги, описала второй полукруг и застыла. Стала вспоминать:
Но для прыжков не было места ни в тесной спальне, ни в столовой. Села на спинку кровати, свесила ноги.
"Неужели все это было? И никогда не повторится? Нет. Никогда. Теперь до самой смерти — самовар, щи. каша, перина, прилавок в антикварной лавке среди керосиновых ламп, фарфоровых пасхальных яиц, икон. лампадок, разрозненных кузнецовских чашек. Покупатели заглядывают редко. Заходят бывшие царские и белые офицеры, нечистоплотные, часто небритые. Судачат, вздыхают по старой матушке-России, потеряв надежду когда-либо вернуться туда на белых победных конях. Уличают один другого в трусости, вспоминают скандальные истории. А старой России она не знает. Знает новую, советскую, на которую они клевещут.
