Конституция 1936 года и массовая политическая культура сталинизма - [17]
Поворот к укреплению законности был попыткой упорядочить и контролировать произвол, царивший в ходе коллективизации. Этот поворот включал в себя создание Прокуратуры СССР[82] в 1933 году и реорганизацию юридических органов в 1935–1936 годах с целью построения сильного, централизованного государства после предыдущей тенденции к упрощению судебного процесса и внесудебным репрессиям. Так, 10 июля 1931 года Политбюро запретило арест членов партии и специалистов без разрешения ЦК и потребовало, чтобы все смертные приговоры, вынесенные коллегией ОГПУ, утверждались ЦК[83]. 8 мая 1933 года Сталин и Молотов секретной инструкцией упорядочивали процедуру ареста и уведомили ОГПУ и партийных чиновников, что новая прокуратура будет осуществлять надзор за репрессиями[84]. Указ от 17 июня 1935 года подтвердил необходимость санкций прокурора и напомнил, что аресты членов партии, профессионалов и должностных лиц требуют одобрения соответствующих министров и партийных комитетов[85]. Прекращенные во времена Большого террора, прокурорские полномочия были восстановлены в ноябре 1938 года по приказу Л. П. Берии.
Внимание к вопросам законности очевидно в попытках повысить отчаянно низкую квалификацию сотрудников юридической службы. Л. М. Каганович и Г. Г. Ягода призывали в прессе развивать правовое сознание у населения. Реорганизация ОГПУ в НКВД в 1934 году преследовала ту же цель централизации насилия и придания этому институту более конституционного характера. Однако в связи с расширением круга задач, возложенных на политическую полицию, численность персонала Государственного управления государственной безопасности НКВД увеличилась на 47,3 процента с 1931 по 1935 год – до 25 573 человек[86]. После масштабных внесудебных репрессий в ходе коллективизации и индустриализации «для упорядочения, консолидации… для обеспечения нормальной и предсказуемой работы ответственных институтов требовалась своего рода „конституционность“»[87].
Умеренность сталинской политики в 1933–1936 гг., включая демократическую конституцию, не означала прекращения репрессий и мобилизаций как способа управления. Новые силы, заинтересованные в стабильности и законности, сосуществовали со старыми революционными привычками и практикой. Соперничество органов прокуратуры СССР во главе с Андреем Вышинским и Комиссариатом юстиции во главе с Николаем Крыленко способствовало нестабильности политики умеренности[88]. С июля 1931 года сдвиг в практике вынесения приговоров от внесудебных органов в пользу юридических структур был прерван ростом внесудебных репрессий зимой 1932–1933 годов, связанных с голодом: внесудебные тройки (чрезвычайные трибуналы) были созданы в Украине в ноябре 1932 года, в Белоруссии в феврале 1933 года, в Западной Сибири в марте 1933 года, в Ленинграде в апреле 1933 года. Тройки также использовались в периодических массовых зачистках городов от преступников, бездомных детей, «лишенцев» и других маргинальных групп. Тем не менее, со второй половины 1931 года по 1936 год общий уровень массовых убийств со стороны органов государственной безопасности снизился с 20 201 в 1930 году до 1 118 в 1936 году[89]. 7 мая 1933 года Политбюро запретило тройкам выносить смертные приговоры (это право возобновилось во время Большого террора); на следующий день Сталин и Молотов издали секретные инструкции против беспорядочных массовых арестов тройками и потребовали сокращения численности заключенных в тюрьмах с 800 тысяч до 400 тысяч человек[90]. Однако 3а 1932–1935 гг. численность заключенных в тюрьмах и лагерях вновь возросла на 210,9 процента и составила 1251 501 человек[91]. Предпринятые шаги по упорядочиванию репрессий преследовали цель контроля и централизации, а не милосердия и гуманности, как это видно из риторики инструкций, в которых используются такие выражения, как «массовые беспорядочные аресты», «разгул», «жесткий контроль со стороны соответствующих органов», «рационализация», «организация» и, наконец, сердитое замечание: «Арестовывают все, кому только не лень, и кто, собственно говоря, не имеет никакого права арестовывать».
Период умеренности в эволюции сталинизма включал новые массовые операции: высылка 11 тысяч «бывших людей» и «оппозиционеров» из Ленинграда весной 1935 г., «ненадежных элементов» с западной границы[92], преступников, хулиганов и «социально вредных элементов» из крупных городов[93]. Как отметил Давид Ширер, режим «снизил уровень массовых репрессий в сельской местности (достаточно уже советизированной в глазах сталинистов. –
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Михаил Евграфович Салтыков (Н. Щедрин) известен сегодняшним читателям главным образом как автор нескольких хрестоматийных сказок, но это далеко не лучшее из того, что он написал. Писатель колоссального масштаба, наделенный «сумасшедше-юмористической фантазией», Салтыков обнажал суть явлений и показывал жизнь с неожиданной стороны. Не случайно для своих современников он стал «властителем дум», одним из тех, кому верили, чье слово будоражило умы, чей горький смех вызывал отклик и сочувствие. Опубликованные в этой книге тексты – эпистолярные фрагменты из «мушкетерских» посланий самого писателя, малоизвестные воспоминания современников о нем, прозаические и стихотворные отклики на его смерть – дают представление о Салтыкове не только как о гениальном художнике, общественно значимой личности, но и как о частном человеке.
«Необыкновенная жизнь обыкновенного человека» – это история, по существу, двойника автора. Его герой относится к поколению, перешагнувшему из царской полуфеодальной Российской империи в страну социализма. Какой бы малозначительной не была роль этого человека, но какой-то, пусть самый незаметный, но все-таки след она оставила в жизни человечества. Пройти по этому следу, просмотреть путь героя с его трудностями и счастьем, его недостатками, ошибками и достижениями – интересно.
«Необыкновенная жизнь обыкновенного человека» – это история, по существу, двойника автора. Его герой относится к поколению, перешагнувшему из царской полуфеодальной Российской империи в страну социализма. Какой бы малозначительной не была роль этого человека, но какой-то, пусть самый незаметный, но все-таки след она оставила в жизни человечества. Пройти по этому следу, просмотреть путь героя с его трудностями и счастьем, его недостатками, ошибками и достижениями – интересно.
«Необыкновенная жизнь обыкновенного человека» – это история, по существу, двойника автора. Его герой относится к поколению, перешагнувшему из царской полуфеодальной Российской империи в страну социализма. Какой бы малозначительной не была роль этого человека, но какой-то, пусть самый незаметный, но все-таки след она оставила в жизни человечества. Пройти по этому следу, просмотреть путь героя с его трудностями и счастьем, его недостатками, ошибками и достижениями – интересно.
Борис Владимирович Марбанов — ученый-историк, автор многих научных и публицистических работ, в которых исследуется и разоблачается антисоветская деятельность ЦРУ США и других шпионско-диверсионных служб империалистических государств. В этой книге разоблачаются операции психологической войны и идеологические диверсии, которые осуществляют в Афганистане шпионские службы Соединенных Штатов Америки и находящаяся у них на содержании антисоветская эмигрантская организация — Народно-трудовой союз российских солидаристов (НТС).
Эта книга — увлекательная смесь философии, истории, биографии и детективного расследования. Речь в ней идет о самых разных вещах — это и ассимиляция евреев в Вене эпохи fin-de-siecle, и аберрации памяти под воздействием стресса, и живописное изображение Кембриджа, и яркие портреты эксцентричных преподавателей философии, в том числе Бертрана Рассела, игравшего среди них роль третейского судьи. Но в центре книги — судьбы двух философов-титанов, Людвига Витгенштейна и Карла Поппера, надменных, раздражительных и всегда готовых ринуться в бой.Дэвид Эдмондс и Джон Айдиноу — известные журналисты ВВС.
Новая книга известного филолога и историка, профессора Кембриджского университета Александра Эткинда рассказывает о том, как Российская Империя овладевала чужими территориями и осваивала собственные земли, колонизуя многие народы, включая и самих русских. Эткинд подробно говорит о границах применения западных понятий колониализма и ориентализма к русской культуре, о формировании языка самоколонизации у российских историков, о крепостном праве и крестьянской общине как колониальных институтах, о попытках литературы по-своему разрешить проблемы внутренней колонизации, поставленные российской историей.
Это книга о горе по жертвам советских репрессий, о культурных механизмах памяти и скорби. Работа горя воспроизводит прошлое в воображении, текстах и ритуалах; она возвращает мертвых к жизни, но это не совсем жизнь. Культурная память после социальной катастрофы — сложная среда, в которой сосуществуют жертвы, палачи и свидетели преступлений. Среди них живут и совсем странные существа — вампиры, зомби, призраки. От «Дела историков» до шедевров советского кино, от памятников жертвам ГУЛАГа до постсоветского «магического историзма», новая книга Александра Эткинда рисует причудливую панораму посткатастрофической культуры.
Представленный в книге взгляд на «советского человека» позволяет увидеть за этой, казалось бы, пустой идеологической формулой множество конкретных дискурсивных практик и биографических стратегий, с помощью которых советские люди пытались наделить свою жизнь смыслом, соответствующим историческим императивам сталинской эпохи. Непосредственным предметом исследования является жанр дневника, позволивший превратить идеологические критерии времени в фактор психологического строительства собственной личности.