Константиновский равелин - [8]
Потом Евсеев вспомнил, что работы по обороне равелина еще далеки от конца. С этим нужно было немедленно поспешить. Обстановка не допускала ни минуты промедления. Евсеев нетерпеливо сказал мотористу:
— Давай самый полный!
Мотор взревел, застучал в днище частыми ударами. Катер закачался на собственной волне. Стала быстро надвигаться небольшая деревянная пристань. Увидев катер, стирающий на ней краснофлотец подхватил мокрое белье и побежал в сторону равелина.
— Гусев! — усмехнулся Юрезанскнй. — Никак не может к порядку привыкнуть. Все в строю, а он, видите, за стирку взялся.
«Об этом следует сегодня поговорить! — отметил про себя Евсеев. — Сейчас железная дисциплина нужна, как никогда».
— А почему вы думаете, что все в строю? — спросил он заинтересованно Юрезапского — с пристани ничего не было видно, кроме части стены равелина и отвесных берегов.
— Предполагаю, товарищ капитан третьего ранга! Слышал, как большой сбор играли.
— Разве? — сказал Евсеев, мысленно хваля старшину за наблюдательность. Сам он. поглощенный мыслями, не обратил на сигнал внимания, а может быть, даже не услышал его.
Между тем катер подошел к пристани и, слегка стукнувшись о нее бортом и вспенив на заднем ходу воду, застыл на месте. Все подождали, пока на берег сойдет Евсеев (по званию и должности он был самым старшим).
Как только Евсеев ступил на землю Северной стороны. мысли его вновь вернулись к полученному приказу. Но, странное дело, то возбужденно-нервное состояние, которое он испытывал и у командующего и пока шел по городу к пристани, здесь, на Северной, исчезло почти без следа. Здесь он был дома, в своей части, среди своих бойцов, и, кроме того, привычный вид равелина, обрывистых берегов, поросших выгоревшей травой, до мелочей знакомой пыльной дороги — все это настраивало на старый, обычный ход жизни, будто ничего и нс случилось и он вернулся не от простившегося с ним навсегда командующего, а просто из обыкновенной поездки в город. Он вздохнул широко, всей грудью, как вздыхает уставший человек, достигая своего пристанища, и медленно обвел все взглядом. И первое, что ему бросилось в глаза, были неоконченные окопы вокруг равелина.
«Ну что ж! Пора начинать!» — твердо подумал капитан 3 ранга, подтягиваясь и одергивая привычным движением китель. И так же твердо, широким решительным шагом он направился к равелину. За ним двинулись все остальные.
Поднимаясь от пристани в равелин по узкому, в три метра, проходу, который скорее напоминал траншею, Евсеев с огорчением подумал, что если немцы подойдут вплотную к равелину, то именно здесь нм будет легче всего проникнуть к его стенам: проход почти не простреливался ни с одной точки старой крепости.
Так, захваченный самыми разнообразными мыслями, Евсеев прошел под сводами массивной арки и очутился на широком дворе равелина. Прав был старшина Юре-занский — личный состав находился в строю. Перед строем, с белым трепыхающимся листком в руке (Евсеев вспомнил, как точно так же трепетал листок в руках пехотного командира) стоял политрук Паранов. Увидев Евсеева, он сделал движение в его сторону, но капитан 3 ранга остановил его жестом, и Варанов продолжал прерванное чтение:
«...Самоотверженная борьба севастопольцев служит примером героизма для всей Красной Армии и советского народа...»
Евсеев подошел поближе. У самого строя один из краснофлотцев быстро, не отрывая глаз от политрука, шепнул Евсееву:
— Телеграмма Ставки!
Евсеев кивнул головой. Он уже сам догадался об этом и теперь с нетерпением ждал продолжения, ждал таких близких, понятных, заслуженных слов, говорящих о том, что бессонные ночи, лишения, страдания, жизни товарищей не пропадают даром, что люди, уже около гола стоящие насмерть на севастопольских рубежах, не забыты, не затеряны в большом пожаре войны.
Ему показалось, что Варанов сделал слишком длинную паузу, или так только кажется от нетерпения и одуряющей жары?
«...славные защитники Севастополя, — наконец раздались его слова. — с достоинством и честью выполнят' свой долг перед Родиной.»
Ряды краснофлотцев качнулись. Как ветерок, пробежал шепот.
Стояла тишина. Накаленные камни струили горячий воздух. Назойливо жужжа, гонялись друг за другом крупные, вскормленные на падали мухи. Со стороны города донеслись частые разрывы — город (в который раз!) бомбили немецкие самолеты.
Варанов вопросительно посмотрел на Евсеева: «Будешь говорить?» Евсеев утвердительно кивнул головой.
— Слово имеет капитан третьего ранга Евсеев, — объявил политрук и отошел немного в сторону, уступая место у середины строя. И пока Евсеев сделал несколько шагов к этому месту, он чувствовал на себе десятки настороженных. ожидающих глаз. Он стал точно туда, где раньше стоял Варанов, и строго взглянул на строи, как будто перед ним находилось одно огромное, не сводящее с него глаз лицо. Евсеев был замкнут и суров от природы, и в части его побаивались, но сейчас, взглянув на утомленных, так много переживших людей, на долю которых выпал самый тяжелый в жизни жребий, он вдруг почувствовал прилив теплоты, и. очевидно, поэтому при первых словах голос его немного дрогнул:
Алексей Николаевич Леонтьев родился в 1927 году в Москве. В годы войны работал в совхозе, учился в авиационном техникуме, затем в авиационном институте. В 1947 году поступил на сценарный факультет ВГИК'а. По окончании института работает сценаристом в кино, на радио и телевидении. По сценариям А. Леонтьева поставлены художественные фильмы «Бессмертная песня» (1958 г.), «Дорога уходит вдаль» (1960 г.) и «713-й просит посадку» (1962 г.). В основе повести «Белая земля» лежат подлинные события, произошедшие в Арктике во время второй мировой войны. Художник Н.
Эта повесть результат литературной обработки дневников бывших военнопленных А. А. Нуринова и Ульяновского переживших «Ад и Израиль» польских лагерей для военнопленных времен гражданской войны.
Владимир Борисович Карпов (1912–1977) — известный белорусский писатель. Его романы «Немиги кровавые берега», «За годом год», «Весенние ливни», «Сотая молодость» хорошо известны советским читателям, неоднократно издавались на родном языке, на русском и других языках народов СССР, а также в странах народной демократии. Главные темы писателя — борьба белорусских подпольщиков и партизан с гитлеровскими захватчиками и восстановление почти полностью разрушенного фашистами Минска. Белорусским подпольщикам и партизанам посвящена и последняя книга писателя «Признание в ненависти и любви». Рассказывая о судьбах партизан и подпольщиков, вместе с которыми он сражался в годы Великой Отечественной войны, автор показывает их беспримерные подвиги в борьбе за свободу и счастье народа, показывает, как мужали, духовно крепли они в годы тяжелых испытаний.
Рассказ о молодых бойцах, не участвовавших в сражениях, второй рассказ о молодом немце, находившимся в плену, третий рассказ о жителях деревни, помогавших провизией солдатам.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.