Конспирация, или Тайная жизнь петербургских памятников-2 - [15]
Опасный свидетель.
Он слишком много знал. И знает, конечно.
Я не могу утверждать, что именно поэтому его захотели отсюда убрать и, возможно, еще уберут, но многим определенно стало казаться его присутствие здесь нежелательным.
Самый тяжелый день для него был 2 марта 2007 года, и все опять из-за этого рокового строительства. В целом ничто не предвещало стройке особых проблем, жив еще был архитектор «космического стадиона» Кисё Курокава, ничего вроде бы не имевший против памятника, и скажи кто-нибудь, что на выходе (очень не скором) получится один из самых дорогих стадионов на планете Земля, это бы сочли дикой фантазией. В Смольном проходило совещание, посвященное строительству нового стадиона. Комитет по государственному контролю, использованию и охране памятников истории и культуры Санкт-Петербурга возглавляла тогда В. А. Дементьева. К ней и обратилась неожиданно губернатор Валентина Ивановна Матвиенко со словами о Кирове.
Тут надо отчетливо понимать, что первый секретарь Ленинградского губкома и губернатор Санкт-Петербурга – должности в известной степени связанные преемственностью и по значению соотносимые (первая, пожалуй, покруче); значительной частью городского хозяйства губернатор Матвиенко обязана первому секретарю Кирову, поэтому, когда она тревожит память своего давнего предшественника, а тем более беспокоит бытие посвященного ему памятника, она неизбежно вторгается на территорию символического. А такое незамеченным не остается.
Памятники не читают газет, у них нет Интернета, но все, что надо, они чувствуют обостренно. Как это получается, нам не понять.
Вспомнив, что стадиона имени Кирова больше не существует, губернатор, всполошив журналистов, произнесла следующее: «Так что, может быть, построить там памятник Алексею Борисовичу или Сергею Александровичу?[2] Посмотрите внимательно, нужен ли нам памятник Кирову. Я не против Кирова, но надо решить, нужен ли он там».
В эту минуту на Кирова села птица – не голубь. Ее видели, по меньшей мере, три гастарбайтера, но они плохо говорили по-русски и не смогли рассказать, что же это за птица была. То ли ворон, то ли даже орел… На Елагином острове недалеко отсюда есть небольшой зверинец, там содержатся среди прочего редкие птицы, одна могла улететь… Но разве им не подрезают крылья?
Киров подумал: это конец.
Кстати, о Елагине… Так ли все однозначно?.. Установили же недавно на Елагине острове у входа в парк, сразу за мостом, бюст Кирова… Правда, на пьедестале, принадлежавшем Ленину, а бюст Ленина сняли… С другой стороны, взять Витебский вокзал… Там бюст Ленина убран, а поставлен бюст царя Николая Павловича… Все не просто, все противоречиво, запутанно как-то…
А кто такой Сергей Александрович? Не великий ли князь, которого застрелил Каляев? Памятник ему в виде большого креста снесли в Кремле сразу, как только туда перебрался Ленин…
Не Кудрявцев ли Сергей Александрович? Второй секретарь ЦК КПб Азербайджана (Киров одно время был в Азербайджане первым). Расстреляют в 38-м – через три с половиной года после гибели Кирова…
Или… может… Есенин?
В тот же день пресс-служба Смольного разъяснила слова губернатора. Это шутка была.
Шутка…
Вряд ли Киров ее оценил.
Девушка и рельс
Не могу вспомнить, в каком виде бытовала эта история – читал ли я ее в книжке с картинками или, быть может, в пионерском журнале, на открытом ли уроке рассказывали, слышал ли по радио или, может быть, от взрослых в парке Победы, где хоть и не часто, но доводилось гулять. Как бы то ни было, у людей моего поколения этот сюжет в подкорке: девочка обнаруживает опасное повреждение железнодорожного полотна, снимает красный галстук (или платок) и, размахивая им, останавливает поезд.
Вот так и воспринимался этот памятник, и не только мною – почти всеми, кто его знал.
А знали его, главным образом, по дубликату – в Зеленогорске на Приморском шоссе, если ехать из города, сразу за Нижней улицей, он и сейчас там – бронзовая девушка на гранитном постаменте полулежа машет платком, но только это клон образца 1957 года – исходный вариант, установленный на четыре года раньше в Московском парке Победы, был менее известен: все-таки аллея парка – не трасса.
Девушка опирается полусогнутой рукой на рельс, а поскольку второй рельс не предъявлен, можно решить, что с ним что-то произошло нехорошее – украли, оползнем смыло, просто исчез… Ясно, что девушка совершает подвиг.
Вот и надпись о подвиге сообщает. Но это не надпись на пьедестале, которая, если была бы, сразу бросалась бы в глаза, а маленькими буковками надпись белой краской на плинте – то есть на плите под скульптурой. Надо подойти вплотную к памятнику и, невольно склонив голову, прочитать… Впрочем, нет – время практически стерло белую краску. Но мы-то знаем, что там было. Там было:
«Подвиг Раймонды Дьен».
А без Википедии, кто такая Раймонда Дьен?
То-то и оно. Вот вам три объекта, представьте: аникушинский памятник Пушкину на площади Искусств, памятник «Подвиг Раймонды Дьен» на Приморском шоссе и ваш покорный слуга, пишущий эти строки (не памятник), – спрашивается, есть ли между данными объектами что-нибудь общее? Про первые два можно сразу сказать: кроме того, что они оба памятники, их объединяет энергия взмаха рукой, каждый изображает порыв – Пушкин застигнут в минуту вдохновения, а Раймонда Дьен – в минуту смертельной опасности. Что касается меня, то я к ним просто пристроился. А вот и нет. У всех троих есть одно общее, вот оно: мы все трое – ровесники. Когда узнаешь о памятнике, что он твой ровесник, начинаешь к нему относиться внимательнее, участливее, сострадательнее, но где-то и по-свойски, возможно. С Пушкиным, которому памятник, с Александром Сергеевичем, тут без вопросов – он в жизни моей играл заметную роль, едва ли не с моего младенчества, а что до Раймонды Дьен, я даже имени этого не знал, пока не увлекся – в зрелом уже, так сказать, возрасте – тайной стороной жизни петербургских памятников.
