Консервативная революция в германии 1918-1932 - [11]
О том, что между двумя мировыми войнами было возможно установление «родства» между этими различными движениями, например, сообщалось в увидевшем в 1926 году свет романе Дэвида Герберта Лоуренса «Пернатый змей». Лоренс поэтическими средствами изображает тоску по обновлению, которой охвачены мексиканские индейцы. На страницах его романа служитель культа Кецалькоатля заявляет: «Когда мексиканцы выучат имя Кецалькоатля, то должны ли общаться с ним только на языке собственной крови? Я бы хотел, чтобы тевтонский мир думал в духе Тора, Вотана и мирового ясеня Игтдрасиля, чтобы друидические страны постигли, что их тайна кроется в омеле, что они и есть племена богини Дану, которые всё ещё продолжают существовать, но всё ещё не видны. Народы Средиземноморья должны вернуть себе Гермеса, а Тунис должен возвратить Астарота, в Персии должны заново обрести Митру, в Индии — Брахму, в Китай — древнейших на Земле драконов».
При этом всём немцы всё-таки обладают определенным правом акцентировать собственное присутствие в рамках общемировой «Консервативной революции». Неприятие идей 1789 года, присущие другим странам, коренится в той части немецкой духовной истории, которая ограничена Гердером с одной стороны и немецкой романтикой — с другой. И в самой Германии выступление против [«прогресса»] достигало высочайшего уровня. Определенные консервативно-революционные идеи и настроения, конечно же, могут прижиться в прочих странах и в отдельных людях. Однако в Германии они с самого начала обладали взрывоопасной силой и породили (к великому сожалению «просветителей») лексику, ставшую привычной на долгие времена.
Не так просто найти подходящее объяснение подобному положению дел. Кроме того, пожалуй, здесь были бы более уместны другие науки, нежели духовная история. Германия острее всего переживала свою «отсталость» по сравнению с большинством других крупных европейских держав. Идеи Французской революции в отличие от других стран здесь не проникали никогда слишком глубоко, якобинцам больше всего (нежели где-то ещё) приходилось здесь бороться со старой властью. Именно по этой причине здесь, в Германии «старо-консерваторы» непосредственно перетекали в русло «Консервативной революции», превратившись из «уже не» в «еще не». Таким образом, в этой немецкой «отсталости» крылось своеобразное «превосходство». А это, естественно, затрудняет постижение нашего материала.
Чтобы понять эту особую связь между немцами и «Консервативной революцией» в целом, необходимо, по меньшей мере, выделить собственно немецкую часть, которая характеризуется как «немецкое движение». Затем проанализировать особенности преодоления Французской революции в каждой из [европейских] стран.
Это можно явственно проследить на примере отношения к национализму. Национализм нередко идентифицируют с «Консервативной революцией», хотя современное национальное государство, как державное средоточие всех людей, говорящих на одном языке, как раз и есть результат революции 1789 года. В определенной степени подобное встречается во Франции. Но заметная часть групп, находящихся под воздействием консервативно-революционных идей, ссылается на более крупные общности, нежели просто нация, например, на латинян или кельтов. До сих пор Германия никогда не была национальным государством, даже во времена Бисмарка. Где-то стремятся к нему, какое-то время настаивают на этом, более того, на международном уровне поощрялось расширение немецких поселений на Востоке. Однако понятие национального государства в принципе чуждо немецкому мышлению.
Немецкий «национализм» никогда не подразумевал в качестве своей основы нацию в западноевропейском смысле этого слова. Под словом «нация», скорее всего, кроется психическое состояние, так как существуют такие государственные формирования как «Рейх» и Империя — оба выходят далеко за рамки сугубо национального государства. Это не единственное отличие «Консервативной революции» в Германии от её форм в других странах, но оно весьма показательное и бросающееся в глаза.
Если мы здесь и используем термин «немецкое движение», то прежде всего для индексирования «Консервативной революции», дабы не оставить без внимания ее блокирующую функцию. Для большинства борьба немецкой «Консервативной революции» против идей Французской революции, а вместе с тем и европейского Просвещения, это борьба против проникающего снаружи «чуждого влияния». А потому, это — попытка законсервировать немецкость на десятилетия и даже на столетия. Постижение самих себя — это одна из основных целей «немецкого движения». И это не только ответ на вопрос: что есть немецкое? в противоположность ненемецкому, но в более глобальном масштабе: что есть Срединная Европа, что есть нордическое, что есть германское>12>?
1.7. Понятие «мировоззрение»
Эта книга повествует о мировоззрениях. «Мировоззрение» — это совершенно не то же самое, что философия. В то время как философия является сердцевиной старого духовного уклада Запада, мы видим в мировоззрении следствие разрушения этого уклада. Попытка представить мировоззрение в качестве менее ясно сформулированной философии или же менее значимой философии упускает из внимания самые существенные моменты.
Выдающийся немецкий социолог Армин Молер (1920–2003) в своем знаменитом эссе «Фашизм как стиль» (1973) исследует проблему типологии фашизма и правого тоталитаризма в целом.Он указывает на однобокость и примитивизм как марксистских, так и либеральных подходов к этим явлениям политической жизни Европы. Общим признаком фашистских режимов Молер называет специфический стиль, определяющий теорию и практику «чумы XX века».
Наполеон притягивает и отталкивает, завораживает и вызывает неприятие, но никого не оставляет равнодушным. В 2019 году исполнилось 250 лет со дня рождения Наполеона Бонапарта, и его имя, уже при жизни превратившееся в легенду, стало не просто мифом, но национальным, точнее, интернациональным брендом, фирменным знаком. В свое время знаменитый писатель и поэт Виктор Гюго, отец которого был наполеоновским генералом, писал, что французы продолжают то показывать, то прятать Наполеона, не в силах прийти к окончательному мнению, и эти слова не потеряли своей актуальности и сегодня.
Монография доктора исторических наук Андрея Юрьевича Митрофанова рассматривает военно-политическую обстановку, сложившуюся вокруг византийской империи накануне захвата власти Алексеем Комнином в 1081 году, и исследует основные военные кампании этого императора, тактику и вооружение его армии. выводы относительно характера военно-политической стратегии Алексея Комнина автор делает, опираясь на известный памятник византийской исторической литературы – «Алексиаду» Анны Комниной, а также «Анналы» Иоанна Зонары, «Стратегикон» Катакалона Кекавмена, латинские и сельджукские исторические сочинения. В работе приводятся новые доказательства монгольского происхождения династии великих Сельджукидов и новые аргументы в пользу радикального изменения тактики варяжской гвардии в эпоху Алексея Комнина, рассматриваются процессы вестернизации византийской армии накануне Первого Крестового похода.
Виктор Пронин пишет о героях, которые решают острые нравственные проблемы. В конфликтных ситуациях им приходится делать выбор между добром и злом, отстаивать свои убеждения или изменять им — тогда человек неизбежно теряет многое.
«Любая история, в том числе история развития жизни на Земле, – это замысловатое переплетение причин и следствий. Убери что-то одно, и все остальное изменится до неузнаваемости» – с этих слов и знаменитого примера с бабочкой из рассказа Рэя Брэдбери палеоэнтомолог Александр Храмов начинает свой удивительный рассказ о шестиногих хозяевах планеты. Мы отмахиваемся от мух и комаров, сражаемся с тараканами, обходим стороной муравейники, что уж говорить о вшах! Только не будь вшей, человек остался бы волосатым, как шимпанзе.
Настоящая монография посвящена изучению системы исторического образования и исторической науки в рамках сибирского научно-образовательного комплекса второй половины 1920-х – первой половины 1950-х гг. Период сталинизма в истории нашей страны характеризуется определенной дихотомией. С одной стороны, это время диктатуры коммунистической партии во всех сферах жизни советского общества, политических репрессий и идеологических кампаний. С другой стороны, именно в эти годы были заложены базовые институциональные основы развития исторического образования, исторической науки, принципов взаимоотношения исторического сообщества с государством, которые определили это развитие на десятилетия вперед, в том числе сохранившись во многих чертах и до сегодняшнего времени.
Эксперты пророчат, что следующие 50 лет будут определяться взаимоотношениями людей и технологий. Грядущие изобретения, несомненно, изменят нашу жизнь, вопрос состоит в том, до какой степени? Чего мы ждем от новых технологий и что хотим получить с их помощью? Как они изменят сферу медиа, экономику, здравоохранение, образование и нашу повседневную жизнь в целом? Ричард Уотсон призывает задуматься о современном обществе и представить, какой мир мы хотим создать в будущем. Он доступно и интересно исследует возможное влияние технологий на все сферы нашей жизни.