Конные и пешие - [7]

— Черт возьми! — сказал Петр Сергеевич. — Да как же это?!

Держа тетради в руках, вошел в другую комнату, где Вера Степановна накрывала на стол.

— Почему он под твоей фамилией? — спросил Петр Сергеевич, ощущая, что гнев подступает к горлу, и торопливо ослабил тугой узел галстука, расстегнул ворот рубахи.

Она посмотрела на него, усмехнулась, ответила:

— А под какой он должен быть?

— Надеюсь, ты не забыла мою фамилию?

— Садись-ка ты лучше, — вздохнула она. — И оставь эти тетрадки. Мы так давно не виделись, что говорить нам еще долго-долго. И о твоей фамилии тоже.

Она сказала это просто и в то же время властно; он покорился, сел, оглядел стол, еда была обильная: селедка, розовая ветчина, телячья колбаса, икра, помидоры, соленые огурцы, а на блюде жареное мясо с картошкой. Да Вера Степановна всерьез готовилась к встрече.

Петр Сергеевич молча ел, поглядывал на нее и обдумывал, как себя вести с Верой Степановной дальше; он уже понимал — за Алешу предстоит бой, Вера Степановна не только, видать, заботилась эти годы о его сыне, но и приучила к себе, вот даже отцовской фамилии лишила; может быть, он и зовет-то ее мамой, ведь когда умерла Нина, ему было полтора годика. Наверняка забыл и родную мать, и отца — память у детей некрепкая.

Она сказала:

— С Алешей, Петр, так: пока будет жить со мной.

— Что это значит «пока»? — усмехнулся он. — Год, два или десять лет?

— Ты ведь еще не устроен.

— Я вкалывал, чтобы приехать не с пустыми руками. Мы с ним проживем, не бойся.

— При чем тут деньги? Если бы у тебя их не было, я бы нашла. Он считает меня своей матерью.

— А кто же отец? — Опять усмехнулся он. — Какой такой Скворцов?

— Он знает, что у него есть отец, знает, что далеко.

— Так в чем же дело?

— Он не знает только одного — что случилось с тобой. И я бы не спешила с этим. Он не простой паренек. И неизвестно, что с ним произойдет, когда на него обрушится прошлое… Ты присмотрись, что делается вокруг.

— А что делается вокруг?

— Может быть, там, где ты жил, люди не испытали таких потрясений…

Петр Сергеевич понял, о чем она; мог бы ей многое поведать на эту тему, не только в лагере, но и в дороге наслышался немало. В поезде люди заходились в истеричных спорах, одни орали о душегубстве, другие вопили: да мы с тем именем в атаку ходили, — случалось, заводились до драки. Прошлое и в самом деле ураганом врывалось в настоящее, многое корежа на своем пути. Но при чем тут он и его Алеша? Петр Сергеевич положил себе на тарелку вкусного, сочного мяса; он был голоден, целый день ничего не ел, рано утром в поезде выпил полстакана чаю — и все.

Вера Степановна ждала, когда он поест, а он не торопился, к нему вернулась его устойчивая непроницаемость; он мог так молчать часами, и никто бы не добился от него ни единого слова. Он отрешился и от Веры Степановны, и от этой квартиры, только видел перед собой мальчишку, каким он был изображен на фотографии, присланной Верой Степановной. Он не раз с ним разговаривал мысленно, и это были интересные разговоры: то про войну, то про тайгу или завод. Петр Сергеевич знал: Алеше интересно все, что он рассказывает, так же интересно, как было ему самому, когда он слушал отца.

«Ну что, парень, — сказал он ему сейчас. — Нам хотят продлить разлуку… Дадимся?»

Мальчишка молчал.

«Я ведь обещал тебе: мы будем ходить в лес, я научу тебя разжигать костер с первой спички, ходить на лыжах… Я тебя многому научу. А главное, чтобы ты стал инженером. Настоящим. Как твой дед, как твой прадед… Я ведь тоже, как они, работал с металлом. И ты должен продолжить все это. А, парень?»

Но мальчишка молчал.

«Понятно. Она вбила тебе в голову, что, кроме нее, у тебя никого нет на свете. Но это — вранье… А человек не может жить, ведомый враньем. Он упрется в тупик рано или поздно. Поверь мне, парень. Я это знаю точно».

Но он опять не услышал голоса сына, ведь когда они расстались, Алеша умел произносить всего несколько слов, да и видел его Петр Сергеевич редко, с ним возилась Нина; он не мог услышать его голоса, потому что не знал его.

«Черт возьми! — подумал он. — Так, пожалуй, мы не договоримся».

Петр Сергеевич отодвинул от себя тарелку, словно из тумана, выплыло перед ним лицо Веры Степановны; она сидела в ожидании, подперев кулачком подбородок; только теперь он разглядел, что за эти годы она вовсе не постарела, а вроде бы стала даже моложе. Большой лоб был чистым, без морщин, он открывался весь, потому что волосы были зачесаны вверх валиком — наверное, нынче такие прически в моде, он замечал их и у других женщин, — кожа на щеках зарозовела. «Ей ведь тридцать шесть, она на год старше меня», — подумал он.

— Зачем ты увезла его к своей Соне? Чтобы мы не встретились?

— Не только, — ответила она. — Я его оставляла там и прежде, когда уезжала в командировку. У Сони большие дети. Они отвозят его в школу, да и вообще там надежно.

— Но сейчас ты не в командировке.

— Я уеду сегодня вечером. На Украину. Мне нужно было уехать еще несколько дней назад, но я ждала тебя.

Петр Сергеевич достал пачку «Беломорканала», щелкнул бензиновой зажигалкой, глубоко затянулся.

— Дай мне, — попросила она.