Конклав - [28]

«Вечная Троица, милостью Твоею я хочу отслужить мессу во славу Твою…»

Минуты две спустя они двинулись снова по широкому центральному проходу нефа. Он поглядывал направо и налево, опирался на посох, который держал в левой руке, делая короткие движения правой, благословляя неясные очертания лиц.

Он мельком увидел себя на громадном телевизионном экране – прямая, вычурно одетая, безликая фигура, идущая, как в трансе. Кто был этой марионеткой, этой пустышкой? Ему казалось, что его душа совершенно отделилась от тела, он словно плыл рядом с самим собой.

В конце прохода, где апсида устремлялась к куполу, пришлось остановиться у статуи святого Лонгина Сотника работы Бернини, рядом с тем местом, где пел хор. Они дождались, когда все кардиналы поднялись по ступеням, чтобы поцеловать главный алтарь и снова спуститься. И только когда этот сложный маневр завершился, Ломели получил возможность подняться на алтарь. Он поклонился в сторону жертвенника. Епифано подошел к нему, взял посох и передал одному из церковных служек. Потом снял митру с головы Ломели, сложил, передал другому служке. Ломели по привычке проверил, на месте ли его пилеолус.

Он и Епифано поднялись по семи устланным ковром ступеням к алтарю. Ломели снова поклонился и поцеловал белую ткань. Выпрямился, закатал рукава, словно собираясь вымыть руки. Взял у подошедшего служки серебряное кадило с горящими углями и благовониями и покачал им над алтарем – семь раз с одной стороны, семь раз с другой, а потом, обходя алтарь, отдельно освятил каждую из трех сторон. Сладковатый запах дымка вызвал чувства, лежащие за пределами памяти. Краем глаза Ломели увидел, как фигуры в черном устанавливают на место его трон. Он вернул служке кадило, снова поклонился и позволил провести себя перед алтарем. Один из служек, державший требник, открыл его на нужной странице, другой поднес микрофон-удочку.

Когда-то в молодости Ломели обрел короткую и нешумную славу за сочность своего баритона. Но голос его с годами истончился, как прекрасное, но перестоявшее вино. Он сцепил ладони, закрыл на миг глаза, перевел дыхание и принялся напевать детонирующим голосом григорианский хорал, усилившийся по всему собору:

– In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti…[40]

И громадная масса прихожан откликнулась:

– Amen.

Он поднял руки в благословении и снова запел, растягивая три слога:

– Pa-a-x vob-i-is[41].

И они ответили:

– Et cum spiritu tuo[42].

Он начал.

Потом, просматривая запись мессы, никто не мог даже предположить о бурных эмоциях, переполнявших Ломели. Или, по крайней мере, до того момента, когда он начал читать свою проповедь. Да, его руки, случалось, подрагивали во время Покаянного акта, но не больше, чем следует ожидать от человека семидесяти пяти лет. Верно и то, что раз или два он, казалось, не был уверен, что от него требуется, например, перед началом чтения Евангелия, когда он должен был положить благовоние на горящие угли в кадиле. Но в остальном он держался уверенно. Якопо Ломели из Генуэзской епархии поднялся до самых высоких постов в Римско-католической церкви за те самые качества, которые он демонстрировал сегодня: бесстрастность, серьезность, хладнокровие, достоинство, уравновешенность.

Первое чтение проходило на английском, американский священник-иезуит читал отрывок из Книги пророка Исаии («Дух Господень на мне»[43]). Второй отрывок читала женщина-испанка, широко известная среди фоколяров[44], – выдержки из послания святого Петра ефесянам о том, как Господь создал церковь («из Которого все тело, составляемое и совокупляемое посредством всяких взаимно скрепляющих связей, при действии в свою меру каждого члена, получает приращение для созидания самого себя в любви»[45]). Ее голос звучал монотонно. Ломели, сидя на своем троне, пытался в уме переводить знакомые слова.

«И Он поставил одних апостолами, других пророками, иных евангелистами, иных пастырями и учителями…»

Перед ним полукругом расположилась вся Коллегия кардиналов: обе ее половины – те, кто имел право голоса на анклаве, и те (приблизительно такое же число), кому перевалило за восемьдесят, а потому права голоса лишались. (Папа Павел VI ввел это ограничение пятьюдесятью годами ранее, и постоянный круговорот епископов значительно увеличил возможности его святейшества формировать конклав по своему подобию.) Как горько эти дряхлые старики переживали свое отлучение от власти! Как они ревновали к более молодым! Ломели чуть ли не видел со своего места их недовольный оскал.

«…к совершению святых, на дело служения, для созидания Тела Христова…»

Он обвел взглядом четыре широко разнесенных ряда скамей; один из кардиналов спал. Выглядели они так, как, по его представлению, могли выглядеть облаченные в тоги сенаторы Древнего Рима во времена Республики. Здесь и там он видел главных соперников – Беллини, Тедеско, Адейеми, Трамбле, – расположившихся поодаль друг от друга, каждый занят своими мыслями. И тут его поразило, насколько несовершенным, произвольным, искусственным инструментом был конклав. В Священном Писании о нем ни слова. Нигде не говорилось, что кардиналов создал Господь. Подходили ли они под представление святого Петра о Его Церкви как о живом теле?