Кони пьют из Керулена - [26]

Лодой словно бы просыпался, обнаруживая вдруг, что дочка его научилась и на коне скакать, как заправский наездник, и плести тонкие и крепкие арканы из конского волоса, и читать.

— Да когда же все-это?

В тихие ночные часы, жарко лаская Лодоя, истосковавшаяся Дарь жаловалась:

— Со своими бесконечными поездками в степь ты, наверное, скоро забудешь, что твоя Дарь еще и женщина?

— Не забуду.

— Ты знаешь, что означает слово «Дарь»? Божество, богиня. Да понимаешь ли ты, Лодой, какое богатство тебе досталось — жить с самой богиней. А как ты относишься к ней?

— Как к простой смертной…

— Эх, ты…

— Поверь: только до осени так… Вот познакомлюсь поближе с людьми…

Маленькой ладонью Дарь закрывала рот Лодою, дурашливо трепала за уши, смеялась:

— Помолчи, не верю.

Притворно вздыхала:.

— До осени подожду. У меня терпения много…

Но проходила осень с ее мягким задумчивым шелестом трав, наступала зима с ее ледяным дыханием севера, а Лодой никак не мог исполнить свое обещание. Забот и хлопот не убавлялось. Наоборот, их становилось больше. Степь звала и ждала его. Там, в степи, рождалась новая жизнь, там жили и трудились люди, и им всегда нужна была помощь Лодоя — представителя Народной революционной партии. И Лодой спешил к ним.

Но в тридцать втором году Дарь забеспокоилась не на шутку. Казалось, все было как всегда. С началом лета безлесные холмы и сопки вдруг зажглись яркими огоньками: зацвела кудрявая сарана. Буйно цвели ирисы. Из редкой и жесткой травы начали выглядывать голубенькие глазки незабудок.

Но цветы быстро исчезли. Их сожгло горячее солнце. От жары сгорела и трава на увалах и холмах. Она стала бурой, сухой и колючей. И тогда наружу проступили тоскливые серые камни и желтые песчаные плешины. Однако в долинах рек зелень буйствовала. Тепла и влаги было много.

Колхозы жили по-разному. Одни набирали силу, богатели — таких были единицы, другие хирели. Не было техники, и никто ее дать не мог, не было средств, неумелые руководители вели хозяйство к развалу.

Лодой по-прежнему жил в седле. Каждый раз, уезжая из дому, он ловил на себе тревожный взгляд Дари. Однажды Дарь сказала:

— Я боюсь за тебя, Лодой. Слухи ползут: нехорошие люди в степи появляться-стали. Ты бы охрану брал…

— Мешать будет.

— Говори хоть, куда ездишь.

— Сегодня в «Зарю Востока», к Гостю еду.

Лодой любил бывать в «Заре Востока». Это государственное хозяйство, созданное северо-западнее Баин-Тумэни, стремительно шло в гору. Оно больше, чем другие, получало помощи от государства и средствами, и техникой, и возглавлял его умный и заботливый руководитель, тот самый Гость, что перед Народной революцией по ночам приезжал в юрту к Жамбалу, а потом из батраков создал партизанский отряд и увел его в армию Сухэ-Батора. Настоящее его имя было Тогтох. Но это имя мало кто знал. Гость — и все!

До кооперирования аратов Гость работал на ответственном посту в Министерстве животноводства и земледелия. Когда же стали создаваться колхозы и госхозы, его направили организовывать первый госхоз на востоке страны, или, как сказал министр Чойбалсан, напутствуя Гостя в дорогу, закладывать островок новой жизни, в котором бы рождалось будущее Монголии. Гость на восток ехал с удовольствием: места и люди ему были знакомы.

Каждый раз, приезжая в «Зарю Востока», Лодой находил что-то новое. Построили школу. Создали ферму крупного рогатого скота и выделили дойный гурт. Получили из Советского Союза первые два трактора и автомашину. Впервые сенокосилками стали косить траву и заготовлять сено на зиму; раньше никогда этого не делали, да и не знали, что можно так делать. Гость мечтал построить маленький маслозавод, чтобы на месте перерабатывать молоко на сыр и масло, мечтал о новых тракторах и автомобилях.

Мечты Гостя окрыляли и Лодоя. Он разносил их по всей степи.

На этот раз Лодой собрался к Гостю потому, что получил от него тревожное известие: из госхоза побежали люди, напуганные слухами. Впрочем, ядовитые слухи бродят уже давно.

Как-то зимним вечером они сидели в юрте Гостя и пили чай. К юрте подъехал совсем еще молодой парень.

— Выпив пиалу чая, парень полез за пазуху и вытащил листок бумаги.

— Вот, заявление дарге[8] принес. Из госхоза прошусь.

— Из госхоза? — удивился Лодой.

А Гость нахмурился и грубовато сказал:

— Ты это здорово придумал, табунщик Самбу. Один думал или лама Базардарч помогал?

Парень виновато опустил глаза, прикрыл их длинными девчоночьими ресницами. Лодой обратил внимание на глубокий шрам, пролегающий через всю щеку от брови до нижней челюсти. Спросил:

— Откуда у тебя это?

— С землей поцеловался! — нехотя бросил табунщик и, повернувшись к Гостю, тихо сказал. — Говорят: кто в госхозе останется, того весною «божественные люди» — посланцы самого Будды будут бить раскаленными шомполами, вырывать языки и ослеплять. Как отступников.

— Все это лама и его подпевалы воду мутят, — сказал Гость. — Только нас, брат, не возьмешь на испуг. Пуганые. Тебе же, Самбу, не надо уходить из госхоза. Куда пойдешь? В батраки? Невеселое это дело. В госхозе же мы из тебя большого человека сделаем. Летом пошлем на курсы механизаторов в Улан-Батор. На железного коня пересядешь.