Конго глазами художника - [42]

Тут и я увидел змею. Свернувшись в пружину и подняв голову, готовая к атаке, она лежала в том месте, где тропа терялась в траве. Еще один шаг, и я наступил бы на нее. Змея была толстая и короткая, всего какой-нибудь метр. Черный узор на желто-зеленой коже делал ее почти неотличимой от тропы.

Мпиди — вялая и медлительная, зато одна из самых ядовитых змей Конго. Завидев человека, она не уползает, как другие змеи, а лежит неподвижно на месте. Наступишь — молниеносно укусит.

Пока мы лихорадочно искали, чем бы прикончить гадину, она скрылась в траве. У Кинтагги в мутете лежал длинный нож, но он не решился пустить его в ход, боясь промахнуться.

Было уже темно, когда мы пришли в Мбуту. Деревенские жители были заняты танцами, а в доме, где мы ночевали в прошлый раз, ползал по полу какой-то калека. Впрочем, вскоре прибежал владелец дома. Он был заметно навеселе и принял нас чрезвычайно сердечно. В Мбуту отмечали большой праздник и собралось немало народу из окрестных деревень.

Усадив меня на стул, хозяин поднес мне стакан кукурузной водки с сивушным запахом. При этом он непрерывно сыпал словами, которых я не понимал. Не беда, он явно сам же отвечал на свои вопросы. Водка была отвратительная, с затхлым привкусом, и больше всего на свете мне хотелось поскорее лечь спать. Ноги гудели от усталости, глаза слипались. К счастью, мне не пришлось пить до дна, потому что хозяин, не переставая говорить, исчез за дверью. Нзиколи принес горшок с вареным мясом; он обладал удивительной способностью перекладывать на других обязанности стряпухи.

После ужина я рухнул на кровать и, несмотря на дикий гомон и барабанную дробь, тотчас уснул. Прошел, должно быть, не один час, прежде чем я проснулся. В комнате было темно, кто-то забрал лампу, которую я оставил зажженной возле кровати. Я упрятал голову в спальный мешок и попытался уснуть опять — тщетно. Весь дом колыхался в ритме танца. В конце концов мне надоело ворочаться с боку на бок, я отыскал висевшие в ногах штаны и достал спички. В соседней комнате сидели Нзиколи я Кинтагги, лампа стояла на столе. Стекло треснуло. Они явно еще не ложились, всё беседовали за калебасой пальмового вина.

— Вы еще сидите?

— Да, нам не хочется спать.

— Еще бы! Слишком много музыки?

— Да.

— Пойдем, поглядим?

Мы отворили дверь, и навстречу нам хлынул танец, необузданный, оголенный. Всю площадь заполнили люди, и все танцевали, медленно кружа вокруг барабанщиков и других ударников. Вверх-вниз, вверх-вниз тряслись стручки-погремушки; неистовая дробь ударов без конца обрушивалась на лоснящуюся антилопью кожу барабанов. На длинном шесте в центре висел фонарь, источая ослепительно белый свет. Современная конструкция, поставляемая португальскими торговцами. Свет выхватывал из антрацитной тьмы ярко-зеленые ветки деревьев.

Мы стояли с краю, чувствуя, что этот танец только для посвященных. Во всяком случае, не для людей с такой неприлично белой кожей, как у меня. Почему я не черный, почему не могу отдаться танцу так же беззаветно, как они? Меня точила нелепая злость на врожденный порок, который лишал меня всего этого. Мимо, как одурманенные, проплывали женщины и мужчины, не по двое, а каждый порознь, и однако всех объединяло некое властное единство.

Вдруг музыка смолкла. Точно кто-то заткнул мне уши. Танец прекратился, и на несколько секунд все застыли, словно провалились в вакуум. Но вот опять глухо, как будто заблудившееся эхо, заговорил один барабан. И люди тоже заговорили.

Прямо передо мной остановился пьяный с мутными глазами. Должно быть, его взгляду представилось сразу двое белых, потому что он наклонил голову набок, зажмурил, кривясь, один глаз и попытался сфокусировать меня другим. Ему никак не удавалось определить, что же все-таки он видит. Белый?.. Но каким образом? Вдруг в мозгу у него что-то сработало. Он наконец разглядел меня.

— Белый! Что он тут делает?

Недобрый, резкий голос перекрыл гомон толпы, и хотя слова были произнесены на языке китеке[9], я их понял. Тотчас воцарилась мертвая тишина. Только барабан продолжал глухо рокотать.

Почему так тихо? Разве происходит что-нибудь недозволенное, не предназначенное для моих глаз? Все уставились на меня. Как будто впервые увидели, хотя многие отлично меня знали.

— Нзиколи! В чем дело?

Куда подевался Нзиколи? Я обернулся. Нету, кругом только кромешный мрак. Но ведь это вздор, я не имею ничего общего с белыми угнетателями и эксплуататорами. И меня никак не назовешь расистом.

Но я белый… Если бы я мог говорить на их языке. Хотя бы несколько слов.

А человек, который поднял тревогу, продолжал орать что-то, то и дело показывая на меня рукой. Остальные с сочувственным бормотанием медленно наступали все ближе. Что делать? Вконец растерянный, я достал из кармана пачку сигарет, подошел к своему антагонисту и предложил ему закурить. В первый миг он смешался, но тут же приготовился к новой атаке, пренебрегая сигаретами.

В это время появился Нзиколи. Никогда еще я ему так не радовался.

— Объясни…

Нзиколи стал передо мной и заговорил. Ростом он был не выше бабонго. Сначала голос его звучал тихо, он словно разговаривал сам с собой, окружающим надо было напрягаться, чтобы расслышать его. Но никто не перебивал, и я почувствовал, что еще не все потеряно. Не понимая языка, я все же догадался, что речь идет о наших совместных странствиях. Звучали знакомые названия: Кимбуту, Кроткий Нрав, Кимба. Нзиколи все более увлекался собственным рассказом, ему уже не хватало слов, он помогал себе руками.