Конго глазами художника - [20]

Среди ночи я проснулся от дикой рези в животе. Зажег керосиновую лампу — тараканы бросились врассыпную — и сунул ноги в сандалии. Уборная находилась среди бананов за домом, рядом с лесной опушкой.

Меня знобило, я обливался холодным потом. Скорее, скорее, пока не лопнуло брюхо..

В рассеянном свете застыли бананы, поблескивая широкими листьями. Не то ждут чего-то в немом раздумье, не то просто спят. Теплый воздух недвижим. Между стеблями бананов смутно различается поодаль край леса. Никаких красок, только пепельно-серые переливы и густые тени.

Кажется, там, среди серых силуэтов, что-то шевелится? Или то колышется запутанная вязь листвы? Вряд ли собака или овца отважится подойти к лесу среди ночи, хотя в мягком свете луны он кажется совсем мирным и безмятежным.

Вдруг сон с меня как рукой сняло. Ну, конечно, что-то движется! Очевидно, зверь. Голову пронизывает мысль о леопарде и убитых женщинах, и мной овладевает безумный страх. Отрешенно слежу за передвижением зверя На светлой прогалине среди бананов он останавливается, тихо ворчит и медленно-медленно поворачивается.

Это большой леопард. Я вижу его сбоку. Черные пятна, медленно покачивающийся длинный хвост. В деревне громко блеют овцы.

Леопард поднимает голову, принюхивается, потом начинает приближаться ко мне. Как будто плывет в жидком масле… Теперь он заслонен от меня плетнем, но я хорошо вижу его в щели. Между уборной и хижиной, в каких-нибудь десяти метрах от меня, зверь садится на задние лапы.

Вот это влип… В голове одна-единственная мысль: оставаться возможно незаметнее. Подолгу задерживаю дыхание. Леопард поворачивает голову, смотрит назад. Проследив его взгляд, я вижу другого леопарда. Должно быть, самка. Он сидит и ждет, она подходит к нему, они трутся друг о друга. С глухим ворчанием оба медленно удаляются в другой конец плантации.

Ушли. Но я еще долго продолжаю сидеть, собираясь с духом. Потом срываюсь с места, несусь как одержимый к хижине, вбегаю внутрь и захлопываю за собой дверь.

ИСТОЧНИК СИЛЫ

Нескончаем и однообразен путь через дремучий лес, за каждым поворотом нее то же: несколько метров серо-желтой земли, дальше трава, и по обе стороны зелень, зелень, зелень.

Лачуга у дороги: несколько пальмовых ветвей, связанных вместе вверху. На земле перед входом сидел молодой парень. Откуда он, ведь до деревни здесь далеко? Он сидел нагишом под палящими лучами солнца, ничем не занятый. Двенадцать часов, солнце прямо над головой.

Подойдя ближе, мы заметили на лице парня широкую улыбку. Но хотя глаза его были обращены на нас, он как будто видел что-то другое, за нашей спиной. Или что-то происшедшее вчера.

— Это дурачок, — пробормотал Нзиколи.

Кожа парня была странного, мертвенно-серого цвета. Он натерся землей. Нзиколи протянул ему ковригу хлеба из майяки. Он молча взял ее, привстал, потом на четвереньках юркнул в шалаш.

Нзиколи объяснил мне, что душевнобольных родные часто выдворяют из деревни. Если человек не совсем умалишенный, если он не уходит в лес, где либо умрет с голоду, либо будет убит леопардом, он некоторое время может перебиться. Смирные дурачки, которые вроде этого пария селятся возле дорог и, могут рассчитывать на милосердие прохожих. И ведь не всегда их изгоняют из деревни. Бывает, родня помещает дурачка в лачугу на околице и заботится о нем.

Родственники парня, который встретился нам, жили в деревне в нескольких километрах. Мы попробовали уговорить их забрать его домой, по из этого ничего не вышло. Они даже отказались починить его шалаш, хотя мы предложили заплатить за это.

В этот день у Нзиколи случилась серьезная беда. Он потерял свои очки. Правда, на его зрении это никак не отразилось, ведь речь шла о самом обыкновенном, гладком стекле в тонкой круглой оправе, зато под угрозой оказалось его достоинство. Как правило, когда мы вступали в очередную деревню, Нзиколи шел впереди. Подойдя к вождю или старейшинам и, представляя меня, как бы невзначай извлечет из кармана очки, тщательно протрет стекла уголком рубашки, подышит на них и еще раз протрет. И наконец со страдальческим вздохом наденет очки. Не буду утверждать, что после этой церемонии любой — вождь проникался безграничным почтением к нему, но она, несомненно, прибавляла Нзиколи уверенности в себе.

Нзиколи страшно переживал утрату, и даже мое обещание раздобыть ему десять пар таких очков, как только я вернусь в Долизи, не утешило его. Пришлось возвращаться и искать. Представляете себе: искать в дебрях Конго потерянные очки! Впрочем, это было вполне в духе этого края, где времени не считают. В придачу к очкам мы потеряли целый день, очков не нашли и вечером очутились в той же деревне, из которой вышли утром.

Честное слово, Нзиколи никак не мог пожаловаться на свои глаза. Как-то раз мы сидели в тени на поваленном стволе, пережидая самую жаркую пору дня. Вдруг Нзиколи показал на кусты через дорогу.

— Видишь змею?

Я внимательно пригляделся, но увидел только густое сплетение зеленых ветвей.

— Где? Никакой змеи не видно.

Мы встали. Нзиколи взял палку и показал.

— Да вон она!

Сколько я ни смотрел, я видел одни ветки в гуще темной листвы. И лишь когда Нзиколи, подойдя вплотную, чуть не коснулся палкой сучка, я распознал в нем медленно ползущую змею.