Конфетти для близнецов - [46]

— Вот спасибо тебе, добрый человек! — воскликнула я. — Спасибо за то, что ты лакала молоко, а не завтракала рыбной чешуей с томатным соусом!

Тигги устыдилась и убежала в комнату, а я глотнула кофе и задумалась о дне нынешнем.

…Ирка клятвенно пообещала повлиять на команду Мягкого, вернее, на их главного — дядьку с живописным лицом.

— Понимаешь, у многих нужных людей выходные, тут праздники эти… — будто оправдываясь, говорила она. — Но я постараюсь прижать его!

— Постарайся-постарайся, — сварливо проговорила я, чувствуя, что начинаю прирастать к своей «старушке»!

После быстрого насыщения горячим и вкусным завтраком — мамуля расстаралась, и на столе желтела румяным боком творожная запеканка, от которой я оставила примерно половину — на меня навалилось какое-то сонное отупение. Отодвинув почти пустую чашку, я сидела за столом, подперев голову руками, и, не отрываясь, смотрела на стиральную машинку. Та мерно гудела, периодически показывая мне, как хорошо она отстирала то полотенце, то футболку. Подавившись каким-то носком, замолкла на секунду, но вскоре вновь размеренно загудела.

«Хоть бы у Ирки получилось…» — выковыриваясь из-за стола, с надеждой подумала я.

И в этой надежде все утро просидела дома, играясь с Тигги и делая по наставлению мамули какие-то полезные вещи — приезжала маникюрша, и нам пришлось по очереди следить за папой, тряся растопыренными пальцами, пока лак не просох:

— Мельче, мельче режь!

Несколько раз я спускалась на этаж ниже, но дверь Влада по-прежнему оставалась неприступной. Не ломать же! Вздыхая, плелась обратно, плюхалась в кухне на табурет и, прихлебывая стотысячную чашку кофе, в стотысячный раз разглядывала трубку с надписью «Ирине». Может, права Ирка — ничего в ней такого нет? А зачем тогда они за мной гоняются?.. А если есть?.. У кого бы еще спросить?

Ах! Как я могла забыть!

С дочерью моей начальницы Карины Дмитриевны мы вполне приятельствовали — совместно распивали кофеи, иногда даже вместе бегали по магазинам, когда она изредка приезжала к матери на работу и отпрашивала меня под этим благовидным предлогом.

Но не Марта сейчас мне была нужна, а ее отец — я вспомнила, что он вроде ювелир! Или антиквар. Или искусствовед — в любом случае, человек, хорошо разбирающийся во всяческом сомнительном старье, к которому наверняка принадлежит найденная в рояле трубка.

Я схватила телефон, быстро нашла номер Марты и замерла в томительном ожидании.

— А за окошком месяц май, месяц май, месяц май… — негромко доносилось из гостиной, и Марта, потянувшись, открыла глаза. За окном был совсем даже не май, а очень даже еще январь! Мрачный, дождливый январь, хоть уже шестое число, и можно было и побольше снега насыпать. Но ей и снега не хотелось! Марте мечталось, чтобы солнце светило ярко-ярко, чтобы и с ветрами галдеть, и с котами орать, и чтобы по асфальту каблучки, а в доминошной — мужички!

Правда, в доминошной, устроенной во дворе и состоящей из двух плохо покрашенных лавок да наспех сколоченного стола, вышеупомянутые мужички не переводились круглогодично. Ну, может быть, сейчас, зимой, «забивали» немного реже, поскольку поверхность стола покрывалась льдом и снегом, а ни коньки, ни санки почему-то не были предусмотрены для игры в домино!

— А за окошком месяц март… — Марта, пыхтя, фальшиво подпевала невидимому телевизору, пытаясь нащупать тапки. Один нашелся сразу, радостно обняв теплую со сна голую ногу, а второй забился далеко, под самую стенку — видимо, искал под большой кроватью Марты какие-нибудь секретные материалы. И как ни изгибала она ногу, достать противный голубой велюр не могла. Пришлось становиться на четвереньки.

— А за окошком месяц май… — хрипло, но жизнерадостно и точно попадая в ноты, пел Гарик Сукачев, но Марта, вылезшая из-под кровати с найденной тапочкой, любовным романом и зажатой в руке давно потерянной грелкой, уселась на пол и Гарика поправила:

— Март! Март, а не май!

Так всегда говорила ее знакомая, Юлька. Марта вначале махала на нее руками. А потом привыкла — общение с Юлей всегда было неожиданным и веселым, пусть и нечастым. Наверное, потому что сама Марта работала совсем в другом месте.

Боязливо оглянувшись на дверь, не идет ли мама (взрослый человек Марта двадцати четырех лет от роду, а до сих пор слушалась и опасалась маму в этом вопросе!), она вздохнула и быстренько поизвивалась на полу, потом подняла ноги — раз, два! — и вскочила. Зарядку, вдвое сокращенную в честь пятницы, можно считать законченной! Тем более что спала Марта почти до двенадцати — какие уж тут зарядки? Тут обед подавать можно!

— «…я подарю тебе Москву, поскорей приезжай!» — весело умолял Сукачев с большой плазмы, висящей в гостиной. «Я подарю тебе «Москвич», — всегда обещала Марте Юлька, переделывая песню на свой лад, а Марта всерьез пугалась, а вдруг — да, и вправду подарит?!. «Москвич» Марта не хотела.

Она расчесывала волосы и все мечтала о солнце, с удовольствием разглядывая в зеркале хрупкую блондинку с зелеными глазами. Юлька говорит, что ее имя пахнет подснежниками и солнышком, а нежный, как капель, голосок вводит в заблуждение окружающих.