Конец января в Карфагене - [52]

Они медленно кружились под скорбный монолог Эрика Бёрдона, постепенно переходящий в череду воплей, затем снова угасающий до сценического шепота, который должен быть отчетливо слышен в любом месте зрительского зала. Нэнси улыбалась ему мордашкой фарфорового поросенка. По расчетам Самойлова, в запасе у него был целый час времени, а потом его, как Золушку, выставят к чортовой матери, вон.

— Мне тут показывали свежую «Ванду», — начал раскрасневшийся Ефремов. — Оказывается, женщина за свою жизнь, это поляки подчитали, съедает девять кило губной помады…»

— А сколько же тогда съедают мужчины? — с напускной томностью перебила его «болгарка», тряхнув слабыми волосами. Самойлов отметил, что ноги у нее какие-то недоразвитые, почти как у девочек из его класса, и сразу же устыдился своей наблюдательности.

— Мужчины не «съедают», а закусывают, если это мужчины. — пробасил Сёрик, перебирая цеппелиновские пряди Нэнси, и добавил — Как сказал бы… Кафка Порчагин: «Это — брехня!»

Самойлову стало неловко за своего благодетеля — ему показалось, что тот оговорился, что у Сёрика от выпитого заплетается язык. Но как только все дружно захихикали в ответ, до мальчика дошло, что это — очередная шутка, причем с антисоветским уклоном.

Где-то я уже слышал, нет — читал, нет — видел… это слово. Он лихорадочно, словно отвечая у доски, силился восстановить в памяти эту мелочь, а Эрик Бердон тем временем все бормотал и бормотал, как Евтушенко над «Бабьим Яром». Воплей больше не было.

Внезапно Самойлов начал краснеть. Он уставился в колени Нэнси, и покраснел еще больше оттого, что мысленно установил, где мог видеть и прочитать это странное слово из пяти букв — сначала в угловой аптеке под стеклом, а затем — в пособии «Гигиена женщины», когда его листали во дворе Лева Шульц и Флиппер!

— Мы тут посмотрели «Как преуспеть в любви», — доложил Сёрик. — Полная лажа.

— Редкостная белиберда, — поддержала Нора своего брата (весь вечер она то появлялась, то пропадала с глаз незаметно). — Лично я от французов такой халтуры не ожидала.

Самойлов тоже просился на этот фильм. Разумеется, не ради «голых баб», а из-за музыки, но мамаша грубо отрезала: Рано.

Затем Самойлова увели покормить за взрослый стол. Оказывается, еще не было и восьми вечера. Со взрослыми он провел минут пятнадцать. Он так и не отважился спросить, что они сегодня празднуют и по какому случаю съехалось столько разных людей.

Сёрик определенно не довольствовался одним только вином. Состояние молодого человека с лихвой можно было обозначить одним единственным словом: «бухой».

В освещенной розовым торшером комнате поблескивали очками брат и сестра. Черные стекла ясновидящей Норы отсвечивали траурным спокойствием катафалка. С первого взгляда Самойлов ощутил, насколько изменилась, вышла из-под контроля изначально не совсем обычная атмосфера этой вечеринки. Учитывая возраст, его нахождение в этом месте было фантастикой. Он был самым младшим.

Самойлов словно переметнулся из убогого Изумрудного города в волшебную Страну Оз. Свершился воистину «опасный поворот», и он был этому безумно рад. Нэнси Плант, культурный еврей Ефремов и даже безликая Валька-болгарка шевелились вызывающе, подобно чудищам из «Планеты бурь», не рискуя погибнуть от руки гнусного космонавта.

— Я понял, что тебе это надо, — похлопал его по плечу Сёрик. — И кажется, я правильно понял.

Самойлову ранее удавалось излавливать по радио ту комбинацию звуков, что сейчас с магической щедростью на глазах превращалось в его собственность, в источник наслаждения, в детский гарем воображаемых и невообразимых восторгов.

Странным образом он чувствовал себя хозяином положения, виновником торжества, снисходительно взирающим на жесты и конвульсии монстров, зараженных смутной радостью за его молодое естество, ликующее на празднике исполнения желаний.

То уже не был бесхребетный водоворот из выпавших волос и мыльной пены, исчезающий в отверстии истоптанной ванны… Полные жизни, более того — бессмертные могущества раскручивали вокруг напряженного стержня-невидимки дьявольскую карусель.

Самойлов зажмурился и сделал вид, будто задувает свечи на роскошном торте, разбрызгивая зыбким кремом выложенный вензель именинника.

Его щупальца расстегивали черную молнию на светлокожем загривке, смахивали пепельный парик с головы сумасшедшей Норы, срывали замшу с шершавых бедер песочной Нэнси.

— Вот! Вот! — Сёрик обнял Самойлова за плечи, понуждая прислушаться. — Слыхал? Он лает! Лает!.. Не будите спящую собаку.

— Чем это вы тут травмируете ребенка? — щелкнула выключателем мамаша Сёрика и Норы. — Разве с этого надо начинать? — не договорила она, и скрылась за дверью.

Сильно покачнувшись, но сохранив равновесие благодаря вовремя раскинутым крылообразно рукам, Сёрик с дерзостью выкрикнул:

— Это «Роллинг Стоунз». «Лет ит Блид». Пусть льется кровь! А-а-а! — прорычал он, оскалив испорченные, темные зубы ожившей мумии или будущего покойника.

Детский хор затянул панихиду.

30.04.2009

ЕДИНСТВЕННЫЙ СВИДЕТЕЛЬ

Он был до ужаса похож на ту картинку. Не знаю, как ее поточнее назвать — портрет или фото? Лично мне тот тип на обложке Селинджера действовал на нервы, но забыть его было невозможно. Стриженый «а ля тифоз» юнец смотрит на тебя. Неумолимая реклама бестолково прожитой жизни — с гарантией, со щедрым запасом неудачных попыток угробить себя раньше срока… Он походил на того «тифозника» так сильно, что даже доказывать ничего не хочется. Сходство обострилось, начало внушать ужас после того, как по весне отец за непослушание обкорнал ему голову так жестоко и безобразно, что перед наказанным не было другого выхода, кроме как пойти и состричь оставшиеся волосы полностью.