Конец января в Карфагене - [20]

Усевшись за стол, Азизян, подражая привычке Папы Жоры, рассматривает консервные банки, отыскивая ценовые пояса:

— Они в разных округах стоят по-разному. Цена зависит от региона. Незначительно, но отличается, — бормочет он под нос, не замечая, что хозяин уже налил и ему, и себе водки, а Макашову не терпится произнести тост.

Макашов стучит вилкой по фужеру с пивом, и Азизян почему-то деланно откашливается, хотя не собирается произносить речь. Макашов, лучезарно улыбаясь, словно с амвона говорит:

— Хочу осушить этот бокал за взаимопонимание людей с различными вкусами! Вот вам, например, нравится тяжеляк, а мне ближе женский вокал, но все мы братья и обязаны любить друг друга! За хозяина дома и его семью.

— Да сопутствуют им мир и любовь, — сам себе удивляясь, добавляет Азизян.

— Где тут курят? — спросил Азизян, глядя в сторону, после первой рюмки.

— Можно и на балконе, хотя, в принципе, можно и здесь — проветрится, — недолго думая, ответил Ткаченко.

— Я шо подумал? — каким-то мертвым голосом пояснил Азизян. — Шо другие выгоняют курить аж на площадку.

— Над баночкой, — ввернул Макашов.

— Не! Мы с супругой курим, где хотим, — успокоил Ткаченко, наливая по второй.

— Смело. Лихо, — так же автоматически вымолвил Яшико.

— Они обычно, когда с папой покупают бычков в томате, Сашка смотрит, где дешевле, — заложил товарища Макашов.

— Кильку в томате, — икнув, поправил Азизян. — Ик… кильку. Пора бы знать. Прошу налить, а то, я вижу, разговор не клеится, — решительно произнес он, стараясь на взгляд определить, где у Ткаченко хранятся пластинки.

Со второй бутылкой в ход пошла морская капуста, и Азизян немедленно объявил себя ее любителем.

— Правда, я рассчитывал, что в ней будут кальмары, — посетовал он без зазрения совести.

С проигрывателем Ткаченко обращался бережно, но диски ставил. Азизян не слезал со стула, пытаясь не подавать вида, что мрачнеет. Он бы давно прикончил Ткаченко, если бы знал, что это преступление сойдет ему с рук, как в свое время брату Коршуну кража кроликов на Опытной станции.

— Мы не будем тратить время на Карела Готта. Оставим певца в покое… С его яйцами… — заговаривал зубы Азизян, прикидывая, как пересыпать толченые таблетки в мутноватый «сухарь» и уговорить Ткаченко выпить вина после водки.

Вдруг не клюнет, гад, а ведь второй раз в хату уже не пустит!

— Хто цэ так усерается? — изображает Азизян недоумение. — Ах, как же как же — це ж Яша Гиллан, знатный лишенец… То бишь — Гильман!

Ткаченко, понизив громкость, оставляет Азизяна разглагольствовать за столом и идет укладывать спать ребенка.

— Пока все не выпьем — не уйдем, — ловит он реплику одного из гостей, проходя по коридору.

Но он не может видеть, с какой поспешностью Азизян расстегивает карман, высыпает порошок в горлышко начатой бутылки и принимается (позабыв о подобранной для этого с земли палочке) взбалтывать вино, снова, как тогда со спичками, разыгрывая мексиканца. Он уже заранее отстегнул хлястик и раскрыл пошире портфель.

Ткаченко вернулся довольно скоро:

— Если что, я с ним потом еще посижу.

Он застал средину интересного разговора. Макашов просвещал менее начитанного Азизяна о том, какой страшной силой обладает мафия жидов-переводчиков. Даже Сталин не сумел избавиться от них полностью, а ведь раньше читатель в них не нуждался. Даже простые крестьяне, не все, разумеется, но латынь хавали! Кому надо — тот читал в оригинале, без непрошенных толкователей — вещал любознательный Макашов, покуда Яшико не пнул его под столом ногою в носке, и Макашов наполнил фужер Ткаченко отравленным вином.

— Главное — дождаться, чтобы он пошел укладывать сцыкуна, — соображает захмелевший Азизян, позабыв, что «сцыкун» уже отправлен спать.

Чтобы ослабить бдительность невысокого, но достаточно крепко сбитого Ткаченки, он возвращается к музыкальной теме, подавая ее в своей неподражаемой манере:

— Шо ж такое — товарищи кышнули Оззи из «Саббата»? Как же так, он же их человек — недаром грамотные люди говорят… как там его настоящая фамилия, Андрей Дмитриевич (это он Макашову) — подскажите! Марковиц или Морковец? В общем — без разницы… Морковец не унывает — прическа прямо как у Аллы Борисовны Отсосулькиной. Я ебу. Тут у нас имеется товарищ, небезызвестный и вам, я полагаю, Толя Седов — тоже большой любитель кого би ви думали? — Морковица. Так вот — Седов держит нехилый постерок у себя-с на стене-с. Товарищ Морковиц в полицейском типа как участке. С вот такой (Азизян раскидывает руки, словно на распятии) голой сракой. Тоже, я думаю… Ей богу!

Ткаченко ощутил в задней части черепа не неприятное, хотя и странное покалывание. Слух его обострился и тут же начал тупеть, но он успел расслышать, как Азизян возражает Макашову:

— Никто не увидит. А если смотрят, значит, им это тоже надо!

Оставалась последняя бутылка «Столового». Яшико, колдуя со спичками, поджигал капроновую пробку, чтобы ее легче было открыть. Макашов, не смущаясь тем, что музыка больше не играет, стараясь не топотать, показывал какой-то танец. Он не скрывал, что они всей семьей любят смотреть передачу «Творчество народов мира». Ткаченко не заметил, как пронес пепельницу мимо стола, едва не запустив ее с балкона, но вовремя спохватился и все-таки поставил ее на скатерть. Он почему-то боялся присесть.