Конец века в Бухаресте - [152]

Это была цена примирения. Буби вышел в гостиную и собрал цветы, расставленные в вазах по всем столам в честь праздника Катушки, ставшей владелицей двух поместий! Набрав целую охапку пионов и ирисов, он принялся бегать по дому, недоумевая, куда могла скрыться его возлюбленная.

Когда Буби спустился по лестнице, из полутьмы навстречу ему выступила старуха Митана.

— Кукоаны нету, потому как она уехала, — сообщила служанка и стыдливо опустила глаза.

— Что? — воскликнул Буби. — Уехала? Когда? Как? С кем?

— С господином Гунэ. С полчаса как уехала, — отвечала старуха. — Я слыхала, как они говорили извозчику, чтобы вез их на вокзал.

— И чемоданы у нее были?

— Вроде бы три…

— И она ничего тебе не сказала, не велела передать мне что-нибудь?

— Как же, как же! Она сказала, чтобы я вас не будила, что вы вчера поздно легли, должно быть, очень устали.

Цветы выпали у Буби из рук, голова безвольно склонилась на плечо. Старуха подхватила своего хозяина, приговаривая что-то ласковое.

Придя в себя, Буби закричал:

— Коляску! Скорей на вокзал!

В разгар теплого весеннего дня Бухарест был оживлен. Зеленела молодая трава, пахло свежей землей. Улицы были полны народу, который, радуясь весне, спешил по своим делам. На Северном вокзале, откуда отходило не так уж много поездов, платформы были завалены кучами чемоданов, их с криками и шумом подтаскивали носильщики. Перед вагонами дальнего следования группками стояли отъезжающие и провожающие. Разговаривали перед разлукой быстро, нетерпеливо, нервно. Кто-то смеялся. Многие пристально смотрели на тех, кто остается. Кое-кто даже плакал. Буби искал глазами Журубицу, стараясь остаться незамеченным.

— Надо же! — повторял он. — Никогда бы не подумал, что сегодня окажусь на вокзале!

В этих словах звучали удивление и огорчение, азарт и любопытство. Буби сгорал от нетерпения, желая увидеть Катушку и Гунэ. Наконец-то! Заметив их в нескольких шагах от себя, Буби тут же спрятался за гору чемоданов. Журубица и Гунэ, судя по всему, были счастливы. Она стояла в вагоне у окна и принимала от Гунэ купленные для нее конфеты, фрукты, цветы… Гунэ подошел вплотную к вагону и взял руку Журубицы, которую та протянула ему из окна. Буби не слышал, о чем они говорили, но на какой-то миг подумал, что Гунэ не едет с ней. Ему даже померещилась счастливая возможность самому сесть в поезд, а по дороге найти купе Журубицы, в котором, конечно, будут задернуты занавески, постучать в дверь и вежливо спросить:

— Разрешите, мадам?

Пока Буби размышлял, раздался сигнал отправления. Барон услышал столь знакомый ему голос Журубицы, который отчетливо произнес:

— Садись, милый! Не дай бог случится что-нибудь!

Гунэ, молодой и ловкий, буквально взлетел на площадку вагона. К великому удивлению Буби, поезд медленно тронулся. Он все еще не знал, что ему делать. Несколько вагонов уже проехали мимо, и поезд готов был скрыться навсегда, когда Буби ухватился за поручни последнего вагона. Зачем он вскочил в поезд, он не знал, но чувствовал, что так нужно. Он нашел свободное место в купе, где два пожилых господина обсуждали что-то явно секретное, поскольку сразу же замолчали, как только появился Буби. Поезд миновал стрелки и начал свою привычную монотонную песню, укачивая трех пассажиров.

Город постепенно редел, низенькие домики, казалось, разбегались друг от друга, как бы расступаясь перед надвигающимися полями. Поезд останавливался на станциях со знакомыми названиями. На каждой станции Буби высовывался из окна, чтобы убедиться, не сошли ли Катушка и Гунэ. Пожилые господа, приглядевшись к Буби, возобновили свой разговор. Они рассуждали о новой морали, говорили о громадных состояниях, которые пускаются на ветер. Толковали они и о женщинах, о их неверности, жадности, какой отличаются в первую очередь женщины из низов, стремящиеся пробиться наверх. Вспоминали былые времена, нравы старых бояр, которым никто не смел перечить. Оба верили в крепкую узду, которую должна держать мужская рука, ибо только ей ведомо, как следует управлять.

— Женщина — она как воробей! — говорил один. — Питается крошками. Дай воробью каравай, он его изгадит.

— Правильно говоришь! — поддерживал второй.

Одно за другим следовали названия промотанных поместий, имена подлых женщин, фамилии брошенных мужчин. Сначала Буби даже вообразил, что разговор затеяли специально для него, и страшно покраснел. Но, прислушавшись к неторопливой речи, вскоре понял, что ошибается. Возможно, что и он, Буби, был один из тех, о ком они говорили, но до него, живого, реального, им не было никакого дела! Они его не знали и он их тоже не знал! Прислушиваясь к разговору, Буби стал думать, что они правы.

Оба господина были пожилыми, полными, не очень ловкими мужчинами. Это можно было заметить по тому, как они зажигали сигары, как искали спички, платки. Притом оба были чрезвычайно аккуратны в своих отутюженных костюмах. По их кашне, носовым платкам, портсигарам и портмоне можно было определить, что покинули они дом вовсе не впопыхах, когда все швыряют бог знает как, что-то забывая и даже теряя. Чувствовалось, что рядом с ними всегда кто-то есть, кто с любовью печется и о разных мелочах, и о самой их жизни, кто не позволит им выйти из дома до тех пор, пока не сочтет, что все у них в порядке.