Конец света в Бреслау - [32]

— Проси, — сказал он слуге и с облегчением откинул дрожащее тело на мягкие подушки шезлонга.

Вид квадратного силуэта Мока вызвал у него такое же большое удовольствие, как и его визитная карточка. Он ценил криминального советника по двум причинам: во-первых, Мок был полицейским, во-вторых, он был мужем красивой, капризной и молодой двадцатилетней женщины, чьи переменчивые чувства довольно часто побуждали ее мужа посетить ювелирный салон. Сам он, старше своей жены больше тридцати лет, прекрасно знал женскую надутость, меланхолию и мигрень. Только это связывало его с Моком. Он иначе реагировал на эти явления.

В отличие от советника он был мудрым, понимающим и терпеливым.

— Не извиняйтесь, ваше превосходительство, — несмотря на горящее горло, он не позволил Моку высказаться. — Я ложусь спать поздно, а кроме того, ни один ваш визит не бывает не вовремя. Чем могу служить, ваше превосходительство?

— Дорогой господин Сомме. — Мок не мог остыть от впечатлений, которые всегда оказывали на него картины голландских мастеров, висящие на стенах кабинета ювелира. — Я бы хотел купить то рубиновое ожерелье, о котором мы говорили в прошлый раз. Мне оно требуется обязательно сегодня, а заплачу я завтра или послезавтра. Очень вас прошу оказать мне любезность. Я расплачусь, конечно.

— Я знаю, что на вас могу полностью положиться, — ювелир заколебался. Лихорадка искажала предметы и перспективу. Он думал, что два Мока смотрят на стены. — Но я немного нездоров, у меня высокая температура… Это главное препятствие…

Мок глянул на полотна и вспомнил о вчерашнем вечере в кабинете Риссе и самурая с ножом, приставленным к глазу.

— Я хотел бы выполнить просьбу вашего превосходительства, я не ищу оправданий, — голос Сомме дрогнул под влиянием сильного волнения. Его голова откинулась на раскаленную и влажную вмятину подушки. — Мы можем позвонить моему лекарю, доктору Грюнбергу, и он подтвердит, что запретил мне покидать дом. — Увидев, что Мок изменяется в лице, Сомме быстро встал с шезлонга. Сделал резкий поворот головы, и капельки пота, вызванные болезнью и страхом перед утратой клиента, появились на покрытом веснушками лице. Он оперся тяжело на рабочий стол и прошептал: — Но это все ничего. Подождите минутку, я сейчас буду готов. — Ювелир медленно двинулся в сторону двери своей спальни. На мокрую лысину надел старомодный колпак.

— Господин Сомме, — остановил его Мок. — А не могла бы со мной поехать в магазин ваша жена? Вы действительно больны. Я не хочу вас подвергать опасности.

— Ох, как господин советник заботлив, — ювелир выказал собой неподдельный восторг. — Но это невозможно. Моя любимая Эдит уехала сегодня утром на аукцион старого серебра в Лейпциг. Во время ее отсутствия и моей болезни магазином управляет наш доверенный субъект. Но и так нет. Это значит, вам ничем не поможет и этот субъект. Только я знаю шифр от кассы, в которой лежит ожерелье. Сейчас я оденусь.

Сомме вышел в соседнюю спальню и медленно закрыл дверь. Мок услышал характерный шорох падающего на пол тела и грохот, упавшего на паркет кресла или стула. Он быстро вбежал в спальню и увидел обмершего ювелира, лежащего на полу. Он перевернул его на спину и похлопал ладонью по горящим щекам. Сомме очнулся и улыбнулся своим мечтам. Ему показалось, что он видит любимую Эдит с распущенными волосами во время последнего отпуска в Совиных горах. У Мока, напротив, было совершенно другое видение: Эдит Сомме, украшенная драгоценностями, извлеченными из витрины, ее шею охватывало его ожерелье, лежала в обмороке, раскинув ноги, на маленькой оттоманке в задней части ювелирного магазина, а насытившийся ее телом дородный самец ревет в полный голос Рейтеров куплет.

«Он нисколько не похож на доверенного субъекта», — подумал он, оставляя бредящего Сомме под опекой слуги.

Вроцлав, четверг 1 декабря, десять вечера

Мок вошел в квартиру и осмотрелся по прихожей. Он был удивлен царящей в ней тишиной и пустотой. Кроме пса его никто не приветствовал, никто не воспользовался его возвращением, никто его не ждал. Как обычно, когда у слуг был выходной. Марта уехала к родственникам близ Ополья, а Адальберт — страдая от того же самого, что и ювелир Сомме — лежал в служебной квартире. Мок снял пальто и шляпу и нажал на ручку двери спальни. Софи спала, завернувшись одеялом. Голову она прикрывала руками, словно желая уберечь себя от удара. Оба больших пальца были обернуты остальными пальцами. Мок где-то читал, что это бессознательное расположение тела спящего человека означает его неуверенность и беспомощность. Сострадание, которое он почувствовал, освободило память: вот Софи и Эберхард на вокзале. Он уезжает в Берлин за медалью за решение одного нелегкого дела, она прощается с ним нежно. Поцелуй и просьба: «Если вернешься ночью, разбуди меня. Знаешь как».

Мок слышал и теперь этот тихий, развратный смех Софи. Он слышал его во время купания, когда закрывал дверь спальни и поворачивал ключ изнутри. Он звучал в его ушах, когда он ложился рядом с женой и начинал ее будить таким способом, который она очень любила. Софи вздохнула и осторожно отодвинулась от мужа. Но он был настойчив, и возобновил свои усилия. Софи полностью пробудилась и посмотрела в затуманенные глаза Мока.