Конец старой школы - [31]

Я был обижен, рассержен и злился на себя. Но смелость так смелость! Я еще и не это могу, у меня такое счастливое настроение! Я сказал Асе дерзко:

— Пожалуйста, не хотите, не надо! Вы здесь не одна!..

Асю пригласил Лисенко. Я подошел (прямо удивляюсь!) к каким-то незнакомым барышням. Но одна не умела танцевать падеспань, а другая посмотрела на меня и сказала, что она устала. Я сел в стороне и смотрел на Асю с Лисенко. И вдруг меня разобрала такая злость на них, что не знаю, что хотел с ними сделать. Со мной не хочет, а с ним хочет?! Пускай уж ни с кем. Какая лживая девчонка! Еще час назад, во время «римского папы», смеялась со мной, стул вырывала, а теперь вот не хочет!..

Я сидел под форточкой, и то ли от воздуха, то ли оттого, что время прошло, но голова посвежела, и я перестал об этом думать. Перестал злиться на Асю. Посидел, посидел, и все пошло в обратную сторону — стал злиться на себя. Вспомнил падеспань и чуть не заплакал… Нет, Ася мне теперь не простит…

8. Красный генерал

Шепот пополз из класса в класс.

Звонок давно угас в нижнем этаже. Второй урок где-то притаился в учительской. Но, конечно, сейчас вот преподаватели разберут журналы и по коридорам, угрожающе-знакомо шмурыгая, — в классы, в классы…

Однако двери учительской закрыты. Около дверей, словно на цени, полукругами ходит бакенбардный Елисей.

Шепот пополз увереннее и настойчивее.

Окна класса — на Коммерческую улицу. По Коммерческой взбудораженно, по мостовой, — люди. С улицы машут в окна: «Сюда, сюда!» Прислонить лицо к оконному косяку и взглянуть вбок: виден узкий ломтик Томилинской. И на этой улице тоже — темные, плотные ряды голов. И уже больно скошенным глазам, а ряды идут, идут… Над ними плывет красное трепещущее и опять темное, темное, а вот снова красное…

От окон — к двери. Там тоже новость: около учительской, где полукругами, как на цепи, ходит Елисей, стоят два неизвестных человека. У одного легкокрылое пенсне на остром носике. Человек в пенсне убеждает Елисея, трогает его за рукав. Другой — в оранжевой овчинной куртке — бесстрастно, не слушая, наступает на дверь учительской. Но Елисей не дремлет — загораживает дверную ручку: «Нельзя! Не велели!»

Оранжевый машет рукой:

— Ну и черт с ними! Пойду за ребятами, прямо в классы!

Оранжевый поднимается по лестнице на третий этаж. Елисей с цепи, следом:

— Вернитесь, вернитесь! Господин директор не приказывали.

Оранжевый поднимается по лестнице. Елисей обратно — к двери в учительскую.

— А вы куда? Я же сказал!

Из раскрытой двери оборачивается острый носик. Легкокрылое пенсне трепещет, извиняется…

— Я на минуточку… Мне поручили, я не могу, понимаете… Я на минуточку…

Дверь закрывается. Встревоженный Елисей мечется: от лестницы, по которой ушел оранжевый, к двери, куда улизнул человек в пенсне.

* * *

Дверь учительской открыта.

Освобожденный папиросный дым голубыми полотенцами поднимается к часам над дверью. В дверях сдержанный гул, черные, плавающие по голубому силуэты преподавателей. Из голубого, из гула: кругло, катушкой — толстенький Кирилл Кириллович; следом — коротконогие шажки Лоскутина; следом — Семьянин, на щеках пятна румянца, глаза широко раскрыты, глаза смеются (да Семьянин ли это? Он ли?).

Круглый Кирилл Кириллович — вниз, в подвластное, покорное царство первого этажа. Семьянин радостно, через ступеньки, вверх — к старшим (да он ли это?). Лоскутин шажком-бежком по второму этажу. Зигзаги от класса к классу:

— Э-э… гаспада! Все в зал! Э-э… Гаспада, все в зал! Э-э…

Этажи бегут в зал. Наспех, торопливо — в шеренги. Перепутались классные наставники. Только Кирилл Кириллович грозно, по-фельдфебельски, смотрит на свой приготовительный, смотрит сразу на всех — сразу на сорок голов.

Человек в оранжевой куртке и человек в пенсне — у входа в зал. Оранжевый переступает с ноги на ногу: поскорее бы…

Знакомый шелест директорских шагов. Орлиный нос, прямая, зачеркивающая черта бровей — в упор на императорский стенной портрет.

Со стены: без лишних складок темно-зеленые шаровары, блестящий мундир, голубая широкая лепта. Над мундиром розовеет неуверенное лицо с робкими бровями. Мягкая каштановая бородка.

Орлиный нос надвигается на императора: вот-вот клюнет. Не клюнул. Негодующий полуоборот: не стоит. Бесстрастны, сухи глаза крупной птицы.

— Его императорское величество, — резким, деревянным голосом говорит директор, — государь император нашел за благо для России отречься от престола…

Глаза — на шеренги учеников.

— Объявляю сегодняшний день свободным от занятий, но…

Оранжевый у двери взмахивает:

— Все на улицу! На демонстрацию!

Шеренги — в кашу. К двери и обратно — к директорскому «но». Свободный день — к двери, свободный день — на улицу! Никаких «но»! Что такое «демонстрация»? Кто знает? Домой — это понятно.

Шеренги подмывают оранжевого и по лестнице вниз, к выходу. Тот, что в пенсне, ловит руку Семьянина: «Ну, наконец-то, наконец-то дождались!» Семьянин ловит руку человека в пенсне: «Ну, наконец-то… Наконец-то дождались!»

Все несется вниз. В вестибюле с бою: шипели, галоши, фуражки.

Актовый зал пуст. Со стены конфузливо смотрит розовое неуверенное лицо с робкими бровями: