Конец старой школы - [21]

Но тут раздается грохот, и Жучков исчезает. Только стоял, отвечал урок — и нет (китайцы-фокусники: «Только что было — только что нет!»).

Епифанов не сразу — где, почему грохот, — отвлек Лисенко с каким-то клубком ниток, и он — к нему… Но вот навстречу Епифанову из-за своей парты со скорбным, потемневшим лицом встает Телегин.

— Батюшка, — говорит он, и в его черных, запавших глазах ни смешинки, — у нас несчастье!..

Епифанов быстро от Лисенко — к Телегину:

— Ка-акое еще несчастье?..

— Жучков пропал… Один из лучших учеников класса…

— То есть как пропал?! — Епифанов оторопело смотрит туда, где был Жучков. — Он только что отвечал…

— Да, батюшка, — Телегин горестно вздыхает, — только что отвечал…

Но Епифанову уже не до этого: в руках у Сергея Феодора он замечает книжонку в пестрой обложке. И — туда. Так и есть: в углу цветной обложки — мумийный профиль Шерлока Холмса с трубкой в зубах и заглавие: «Кровавая вдова».

— Ах, пинкертоны читать! — Книжонка разрывается пополам. — Ах, пинкертоны читать! — разрывается на четыре части, на восемь…

Потом еще — на шестнадцать… Епифанов несет клочки «Вдовы» к открытой форточке, но опять из-за парты встает Телегин — на этот раз с веселым, просветленным лицом.

— У нас радость, батюшка! — говорит он. — Жучков вернулся! Один из лучших учеников класса…

Плясов устал держать Жучкова под партой и отпустил его. Тот сейчас стоит по-прежнему, только одергивая серую форменную рубаху, поправляя ремень…

— Жучков, ты что же?! — Епифанов ходит вокруг него с удивлением. — Ты где же?..

— Я здесь, батюшка…

— Дальше, Жучков, дальше!

Жучков набирает воздух, заводит глаза к потолку и снова розово-сияющий — без запинки:

— …священник вдвое большую, а епископ самую высшую… «Дьякон» — слово греческое…

* * *

Дверь приоткрывается.

— Батюшш…

— Закрыть дверь!

— Батюшка, я хочу вам отвечать. Разрешите войти!

Над пунцовым Кленовским, разрезая дверную щель, лицо Черных.

— Почему не всех выгнали? Здесь скучно!

— Закры…

Епифанов уже у двери: Кленовского за рубашку — в класс, Черных тычком в лоб — за дверь. Звенит дверное стекло.

— Отвечай!

Толстый Кленовский стоит влево от кафедры. Обводит класс глазами и громко, с одного дыхания:

— «Сошествие святого духа на апостолов»… В пятидесятый день по воскресении Иисуса Христа апостолы вместе с божьей матерью находились в одной комнате и…

— Что за чушь! Почему «Сошествие святого духа»? Это вы проходили в прошлом году!! Не знаешь?..

Но взгляд уже через Кленовского — в конец парт: там играют в жмурки. Это уж черт знает что!

У Плясова платок на глазах, разведены руки. Пощипывая, подергивая, кружится вокруг него живучее стриженое прошлое. Грозный, свистящий шелест рясы. Ногти — больно в плечо. Епифанов, отгибаясь влево — так несут ведро, — тащит Плясова к двери. У того еще платок на глазах: спотыкается, грохает о парты. К двери, к двери…

— Плясов… Танцулькин… Балетников… Свистоплясов… Пляска святого Витта — пшел вон из класса!!!

Кленовский меж тем бойко, без передышки отвечает прошлогодний урок:

— …И вот в третьем часу от начала дня вдруг послышался шум с неба и наполнил тот дом, в котором они находились. Дух святой в виде огненных языков сошел на каждого из них, и все они…

Епифанов цепко хватает ускользающее:

— Брусников… Клубников… Волчьи ягоды… Вот те клюква… будьте добры — пшел вон!!

И третьего, который играл в жмурки, — к двери, к двери…

— Телегин… Каретников… Бричкин… Тарантасов… Турусы на колесах… Пшел вон!!

Раскосого юркого Лисенко Епифанов ловит в воздухе, на лету, как бабочку.

— Лисенко… Собаченко… Лошаденко… Бульдоженко… Осленко… Пшел!!

В последний раз звенит дверное стекло. На партах опустошение — свободные, нежилые места. Епифанов устало поднимается на кафедру, изнеможенно вытягивает ноги, но, косясь на отвечающего урок Кленовского, — спокойно, ровно:

— Я вас слушаю… Дальше…

И Кленовский тоже спокойно и проникновенно, будто ничего не произошло, продолжает свое прошлогоднее:

— …слышавшие это умилились сердцем и сказали Петру: «Что же нам делать?» Петр сказал им: «Покайтесь и креститесь…»

Фиолетовая ряса вдруг приходит в движение и с кафедры в дебри парт и голов:

— Покайтесь!.. Покайтесь!.. Ах, вы уже здесь?!

Из дебрей высовывается нога с расшнурованным ботинком, живот, два пальца с обгрызенными ногтями, потом голова. Епифанов хватает за шиворот, встряхивает. Сквозь зубы — переливчатое, ласково-злое шипение:

— Ах, Плясов-Свистоплясов, вы уже здесь? (Нога с расшнурованным ботинком цепляет за парту.) Как я рад!! Не забыли вы нас. (Пальцы все крепче и крепче.) Как мы по вас со-со-скучились (вот и дверь)… Пшел!!!

Кленовский от кафедры:

— Батюшка, я кончил.

— Кончил… Гмм… Ну как?

— Хорошо, батюшка, все знаю. Без запинки отвечал.

— Ну иди, иди… — Ручка выцарапывает в журнале «четыре».

— Батюшка, почему же это четыре, когда я…

— Молчать! Поговори еще! — Около «четырех» появляется плюс.

— Зачем же, батюшка, плюс, когда его в четверти все равно считать не будут… Без запинки…

— Тропарей не знаешь!

Четверка с плюсом перечеркнута. Рядом появляется худосочная, призрачная пятерка с двумя минусами.

— А вы, батюшка, не спрашивали.

— Потому и не спрашивал, что не знаешь!