Конец срока - 1976 год - [4]

В этапе мы встретили много уголовниц. Это были молодые девицы дикого вида - раскрашенные, лохматые, горластые. Они виртуозно ругались, иногда совершенно беззлобно, как будто просто не знали другого языка. Они пели, часто это у них получалось хорошо. Некоторые песни я знала от своей сокамерницы Таньки, кроме того, очень популярны были "Журавли" и другие эмигрантские песни. Когда они пели, их грубые физиономии смягчались. Нам было их жалко. Это были погибшие люди, еще более погибшие, чем мы. Некоторые сидели по тюрьмам с детства и ничего другого в жизни не видели. Жалкими были их воспоминания о кутежах в ресторанах и прочей "красивой", но короткой жизни в перерывах между отсидками. Нас они не могли терроризировать, они были в меньшинстве, и все-таки это были женщины. Кое-что они выклянчили, кое-что украли, но, в общем, особого зла не причинили. Их гнусный жаргон, особенно ужасный, когда они переговаривались с мужчинами, звенел в ушах, но и он был частью этой новой жизни, можно было потерпеть. В дальнейшем уголовницы были всегда у нас в спецлагере в меньшинстве. К нам попадали те из них, кто получал, кроме своей, еще и 58-ю статью, обычно 58-14 саботаж, за отказ от работы или побег.

Я не встретила среди них ни одной интересной личности. Не было у них и своей воровской солидарности, и хоть зверских, но каких-нибудь устоев. После смерти Сталина нас стали соединять с ними - поставили на одну доску, наконец. К нам хлынули целые орды этих особ. Почти у всех волосы были обесцвечены перекисью водорода - такая была у них мода. Тогда приходилось внимательно присматривать за вещами - они способны были украсть последние казенные трусы. Зато с удовольствием вспоминаю их пение под гитару. Татарка Люба Исакова, о которой рассказывали, что она зарубила топором надзирателя, учила меня играть на гитаре, но я не проявила способностей. Они варили "чифирь": откуда-то доставали чай (в лагере не продавали и не разрешали получать в посылках чай, но им удавалось добыть) и постоянно были под его наркотическим воздействием.

Как-то очень холодным зимним днем я шла по зоне и увидела одну из них. Ей было плохо, наверное, от "чифиря", почему-то она была без рукавиц и платка. Я одела ее и проводила до барака. Потом она пришла ко мне, чтобы вернуть вещи. За это меня ругали обитатели нашего барака, не желавшие, чтобы блатные к нам приходили. Через какое-то время пришлось мне работать вместе с ней в паре на кирпичном заводе. В конце дня она пожаловалась бригадиру, что я работала плохо. Наверное, она даже не помнила, как я за ней ухаживала.

Еще в этапе мы впервые встретились с "религиозницами". В продолжение всего срока эти женщины меня очень интересовали. Знакомство с ними, а через них - с Евангелием имело большое значение в моей жизни.

В теплушке, где-то между Куйбышевым и Челябинском ночью меня разбудило пение. Пели хором:

Христос воскресе из мертвых,

Смертию смерть поправ,

И сущим во гробе живот даровав.

Оказывается, была Пасха. Вагон качался, пение было нестройное, визгливое, на остановках конвой стучал колотушкой в стену, а они все пели. Не помню, были это украинки или так называемые "монашки" - особый элемент в лагере, где много было других, тоже осужденных за веру. "Монашки" были православными, но не посещали церквей. В лагере они вели себя чрезвычайно мужественно и последовательно. Они отказывались работать или абсолютно, или по праздникам; не ходили на проверку; не носили номеров; а были и такие, что и лагерную баню считали проявлением воли антихриста. Были они вегетарианками, поэтому часто не ели даже лагерной баланды. Лица их были бледными, почти прозрачными. За отказ от работы их всячески преследовали. Они часто сидели в БУРе. (Барак усиленного режима - разновидность карцера, но с режимом помягче; сажали туда на более длительные сроки, чем в карцер, на несколько недель). Рассказывали ужасные истории, как их насильно тащили на работу, сажали полуголыми на мошку, но сломить их было нельзя. Они постоянно молились и пели. Помню такую песню:

Я сидел за тюремной решеткой,

Вспоминая о том, как Христос

Крест тяжелый покорно и кротко

На Голгофу с смирением нес.

Нес Спаситель свой крест, лишь молился,

Не пеняя Отцу на врагов,

Был Он чудным примером страданья,

В Нем горела святая любовь

и т. д.

Помню и другие песни. Но общаться с ними было невозможно. Они были замкнуты и не обращали внимания на чужих.

В другом роде были баптисты и евангелисты. Из последних помню Олю милую женщину с добрым лицом, с которой мы много говорили на тайшетской пересылке. Нас двоих послали мыть полы в столовой. Оля была первая, но не единственная верующая, пытавшаяся привлечь меня к вере. Я часто вызывала у религиозных людей надежду, что меня можно обратить. Я-то знала, что это дело безнадежное, но им казалось иначе. Интерес мой к вере был очень велик. Я выросла в атеистической семье и, к тому же, как многие мои сверстники, была очень невежественной во всем, что касалось веры. В детстве я не ощущала никакой потребности в религиозном знании. Но может быть, эта потребность подспудно жила, как во всяком человеке. Я спорила с Олей, повторяя обычные банальности антирелигиозной пропаганды. Но то, что это - банальность, - я не сознавала и была вполне искренней. И, может быть, верующие люди понимали мою искренность и поэтому не сердились на меня.