Конец срока - 1976 год - [3]

Лагерная дружба, ее радости и горести заменили нам все радости и горести на свете. И что же удивительного, что, заметив все привязанности, заслонив все помыслы, она искажалась, омрачалась, переходила все естественные границы и оборачивалась порой болезненной зависимостью, превращалась из блага в зло. И где граница добра и зла в этом мире, где царит зло?

Мой жгучий интерес к тому, кто за что сидит, заметила одна старая лагерница, бывшая переводчица Микояна, прославившаяся тем, что носила чулок на голове для тепла. Вера Николаевна "мит штрумпф", как ее называли немки, уверяла меня, что этот интерес скоро пройдет и будет меня больше всего занимать, когда, например, дадут сахар. Но мне, как оказалось, предстояло отсидеть совсем не большой срок - пять лет и три месяца, и я до этого не дошла. И особенно в первое время все расспрашивала.

Ира на воле была машинисткой и, как многие, сидела "за иностранцев". И она любила их общество, и муж ее - тоже. Муж им что-то "наклеветал", и его расстреляли, а Ире дали 25 лет. Доносила на мужа мать Иры, желая спасти дочь от его дурного влияния. Помню песни Вертинского, которые пела Ирочка в Куйбышеве на пересылке, оплакивая свою молодую жизнь и жалея меня и всех. Рассказывала она о красивой жизни, и мне было и смешно, и любопытно. Помню также, что о евреях и она была неважного мнения, несмотря то, что ее жених еврей был хорошим человеком. Вспоминаю, как немного позже, на 49-й колонне, мы рыли канаву, пошел дождь и лил много часов. Работать было невозможно, спрятаться некуда, а нас все не снимали. Ирочка стояла в линялом платье второго срока, в белой косынке, опершись на измазанную глиной лопату, и плакала, что все так ужасно.

Как и многие, она вернулась в 56-м году в Москву. Теперешний ее муж сидел 18 лет, все помнит и всего боится. И он еврей.

От Москвы до какой-то из пересылок, откуда часть заключенных отправили в Караганду, с нами ехала Ева, которая сидела с Ирой целый год вдвоем в одной камере в Лефортове. Это была крайне странная девица, случайно замешанная в деле, подобном нашему, только в Ленинграде. У них тоже было три смертных приговора. Помню фамилию одного из расстрелянных: Берлин. Ева перестукивалась, сидя в камере, со своим соседом, а потом донесла, что он выказывает антисоветские взгляды. Говорят, что в лагере она продолжала стучать на почве патриотизма. Когда мы в набитом, как полагается, арестантском вагоне ехали от Куйбышева до Челябинска, ночью с нами тремя разговорился конвоир. Он стоял по другую сторону решетки и тихо говорил нам, как ужасно служить так, как он, ведь он не верит, что мы все - враги. Мы молчали, и, зная, на что способна Ева, мы с Ирой очень боялись за него, но остановить его исповедь было невозможно, и он все говорил и говорил, пока не ушел куда-то, а мы уснули. В этом же вагоне была такая сцена. Как всегда в этапе, нас кормили селедкой, воды давали два раза в день, и на оправку водили два раза, утром и вечером. С нами ехала старая женщина - адвокат Ревека Исааковна Гойхбарг. (Ей дали всего 5 лет. Чтобы она призналась в антисоветской агитации, ее посадили в карцер. Она призналась, но потом ей как-то удалось отказаться от показаний. Отпустить было нельзя, и вот дали такой необыкновенный срок. Надеюсь, она благополучно прожила еще год с небольшим и попала под амнистию, когда в 1953 году освободили тех немногих из политических, у кого было не более 5 лет.) Р. И. не могла выдержать такого режима и просила вывести ее. Естественно, ее не выпускали, хотя, надо сказать, что с нами, женщинами, обращались мягче, чем с мужчинами, их просьбы вывести в уборную раздавались целыми днями. Хорошее изобретение эти вагоны! Только непонятно, почему люди терпят, почему не выразят протеста единственным доступным образом? Это сразу прекратило бы издевательства. Мне рассказывала мать об одной актрисе, которая согласилась стучать, потому что следователь не выпускал ее из кабинета в уборную. В нашем случае голос протеста подала я, меня решили наказать и, за неимением карцера в вагоне, заперли в этой самой недостижимой для всех уборной. Я очень веселилась, но старуху так и не вывели до срока.

Первая пересылка - Куйбышев. Первая встреча с лагерниками. Впервые мы увидели номера на спинах и ужаснулись. Человек с номером! У женщин - на спине и на подоле, у мужчин - еще и на шапке. Эта мера, рассчитанная на психологический эффект, вскоре перестает действовать, только много возни с этими номерами - надо, чтобы они были четко написаны, аккуратно пришиты. В некоторых местах, например, в Караганде, номер надо было не пришивать сверху, а, вырезав в телогрейке прямоугольник, вшить его с изнанки. Если тебя увидят без номера, обеспечен карцер, а когда их в 1954 году отменили, то стали наказывать тех, кто не успел или не захотел их вовремя отпороть.

Любознательному з/к наличие номеров дает возможность заняться статистикой. В мае 1952 года в Тайшете я получила свой номер АН-553. Итак, А-1, А-2, А-3 и т. д. до тысячи, потом АБ1, АБ-2 и т. д. до тысячи. Следовательно, к этому времени на трассе было 13.533 заключенных, кроме тех, которые находились не в спецлагере, а в ИТЛ - Исправительно-трудовых лагерях, вместе с уголовниками, и так же, как эти "друзья народа", не носили номеров. ИТЛ у всех значился в приговоре, но сидели там только "малосрочники", т. е. те, у кого срок был не больше 10 лет и только 10-й пункт - агитация. Кроме того, встречались и другие комбинации букв и цифр эти заключенные приехали из других лагерей. Например, к нам приходили этапы с Колымы и из Караганды, а от нас отправляли в Кемеровскую область и в Мордовию.