Конец Смуты - [4]

Готовясь ко сну, новик спросил у дядьки Ефима, отчего поле, где они собрались, называют Поганым.

– Немчина тут какого-то собирались казнить, – отвечал ему он, запахиваясь плотнее в шубу, – сказывают, грех он совершил великий, а какой – неведомо. А в ту пору как раз ляхи в кремле сдались, и немчина того на радостях помиловали, так он сам не смог с такой тягостью на душе жить, и удавился. С той поры поле здешнее Поганым и зовут.

– Дядька Ефим, а ты царя видел? – продолжал расспрашивать неугомонный Федька.

– И ты завтра поглядишь: сказывают, как с богомолья вернется, заедет на поместную конницу поглядеть. Спи давай, неслух!

На следующее после прибытия утро затрубили трубы, и дворяне и дети боярские, помолясь Богу и снарядившись, выехали на смотр. Вот тут Федору было на что посмотреть: многие помещики, еще вчера выглядевшие не лучше любого крестьянина, вытащили из сундуков богатые одежды и блестящие брони, сели на чистокровных аргамаков и красовались пред сотоварищами пышным видом. Другие, напротив, остались в чем были, надев поверх драных зипунов худые тягиляи, оседлали неказистых лошаденок, а то и вовсе стояли пешими, потупив взоры от стыда за свое убожество. Таких, как дядька Ефим и Федька, «середняков» было явное меньшинство. То есть немало было тех, кто беднее, и значительно больше таких, что выглядели куда богаче.

Тут еще раз прогудели трубы, и на поле выехали несколько богато одетых бояр верхом в сопровождении закованных в железо ратников.

– Гляди-ка, – пихнул Федьку кулаком в бок Ефим, – князь Пожарский сам приехал! Сказывали – недужится ему, а вишь ты, не утерпел.

Новик во все глаза уставился на прославленного воеводу, но тот быстро проскакал мимо, окруженный со всех сторон свитой. Тем временем начался смотр, несколько бояр с дьяками, держащими в руках списки помещиков, стали по очереди выкликать проверяемых. Услышав свое имя, помещик выезжал вместе с холопами и предъявлял себя и свое снаряжение боярину, а дьяки записывали, все ли выставил государев ратник, что от него полагалось. Не вызванные еще – обратились в слух, пытаясь по обрывкам долетающих до них фраз определить, строги ли проверяющие бояре и нельзя ли их разжалобить.

– Гляди-ка, Федор, – скрипнул зубами дядька Ефим, – вон красуется сосед наш Телятевский: и сам оборужен справно, и холопов привел вдвое от положенного. А вот в ополчении я его что-то не упомню – всю Смуту дома просидел; и всегда так: как смотр, так он из первых, а как поход или еще что, так вечно или больным скажется, или еще чего удумает! Поклонится, аспид, полковому боярину поминком справным – тут его служба и кончилась. Мнится мне, что, вели ему боярин саблю достать, – так не сможет, ибо приржавела!

После Телятевского выкликнули какого-то убогого боярского сына на худой крестьянской лошадке, бездоспешного и с рогатиной. Хотя из-за дальнего расстояния слов его не было слышно, сразу стало понятно, что помещик жалуется на скудость и разорение, униженно кланяясь при этом.

– Вот еще чучело! – сплюнул Ефим. – Оно, конечно, всякое бывает, но до такого разора дойти – это еще постараться надо! К тому же помещиков на смотр не всех зараз вызывают, так что можно было хоть у соседей или родни сброю занять, чтобы показать себя. А там, может, война или поход какой – глядишь, и разживешься.

Тут пришел черед дядьки Ефима, и он велел Федьке с Лукьяном не отставать. Подъехав и поклонившись боярину, они стали слушать дьяка, нараспев читающего, что он должен выставить на службу:

– А сыну боярскому Ефиму Лемешеву быть на службе на коне, в кольчуге и при саадаке и сабле, а с ним трем холопам в тягиляях и шапках железных при саадаках и саблях.

– Эва как: да ты, Ефим, паче положенного привел! – одобрительно прогудел боярин.

– Нет, боярин, – почтительно отвечал ему помещик, – я привел сколько мне расписано, однако, сам видишь, вои мои в кольчугах, да и помимо саадаков еще и огненный бой есть. А отрок сей – сын дружка моего Семки Панина, в ополчении живот положившего. Приехал верстаться на службу снаряженный и с холопом…

– Погоди, сын боярский! – перебил дядьку Ефима дьяк. – Семке Панину надлежит быть в железной броне с саадаком и саблей и тремя холопами.

– А новик, по тебе, в чем? – окрысился вдруг на дьяка боярин. – Разве полубайдана не бронь? А что холоп у него только один, так Семка и холопы его погибли, я сам в том деле был и все видел. А отрок, несмотря на скудость, и сам снарядился и холопа привел.

– Нельзя государеву делу проруху допускать, – продолжал упорствовать дьяк, – а ну как поход, а у Панина боевых холопов недостача?

– Это у тебя, чернильная твоя душа, недостача! А мы свои долги кровью платим, – строго глядя на неуступающего дьяка, проговорил боярин.

Неизвестно сколько бы еще они проспорили, но вдруг раздался какой-то шум и по рядам пронеслось: «Государь пожаловал»! Прямо напротив Федьки остановился небольшой, разукрашенный узорами и письменами возок, в окружении нарядных воинов в белых кафтанах, на белых же скакунах. Несколько бояр наперегонки кинулись к возку и, открыв дверцу, вывели из него под руки какого-то молодого человека в богатой шубе.