Конец Рублевки - [2]

Когда Сашка был маленький, лет пяти, отец-дальнобойщик брал его в долгие рейсы. Мальчишка глядел в окно грузовика, наблюдая, как меж сопок – серо-зеленых летом и серо-белых зимой – петляет унылая Колымская трасса. Отец подмигивал и ворошил его волосы:

– Что, сынок, скучно?

Скучно Сашке не было.

– Я вот раньше тоже думал, отчего люди песни про Север слагают, ведь глазу не на чем остановиться. Деревья карликовые, небо низкое, море ледяное. А вот выехал в свой первый рейс и прозрел. Посмотри, какие просторы. И природа… Знаешь, есть красота, которую сразу видно, а есть такая, которую нужно почувствовать. Первую увидишь – и забудешь. А вторую всегда будешь в сердце носить.

Ребенок высокопарные речи не разумел, но звук папиного голоса ему нравился. Под него было хорошо засыпать. Однажды Сашка проснулся и долго не мог понять, что происходит. Милицейский уазик, мужчины в форме, женщина в белом халате, красные пятна на лобовом стекле. Кроме отца, родственников у ребенка не было. Его определили на государственное попечительство.

Сначала Сашка не улавливал, почему его папу, заснувшего за рулем, увезли в белой машине с красным крестом и до сих пор не возвратили. Папка поспать любил, но не столько же дней подряд! Каждый день мальчик ждал, что во время занятий в класс войдет директор и скажет строгим и одновременно радостным голосом: «Агеев, на выход. К тебе приехали!» Он выбежит во двор и увидит отца. Тот виновато улыбнется, обнимет сына и велит собирать вещи. Они покинут интернат и отправятся домой.

Но минула неделя, месяц, год, а отец так и не пришел. Когда Сашке исполнилось семь, старший товарищ рассказал ему про смерть. Долго расписывал, что это такое: человек перестает дышать, видеть, слышать. Сколько его ни тормоши, не очнется. Он как бы есть, но на самом деле уже исчез и больше никогда не вернется. Человека забирают и куда-то увозят. Ребенок догадался, что папа умер. Он спросил у воспитательницы, так ли это. Та оторвалась от проверки тетрадок, погладила его по голове и сочувственно прошептала: «Бедный мой мальчик». Он развернулся и пошел прочь. В кабинете трудов было пусто. Сел на пол в дальнем углу, обхватив колени руками, и заплакал. Теперь он точно знал значение слова, которым часто называли интернатовских детей педагоги. Сирота – это тот, к кому родители больше никогда не вернутся.

Ветер усилился. Снежная крошка злобно колола лицо. Подтянул шарф, закрыв губы и нос. Она вот-вот должна выйти. Сроки горят. Большинство ее соплеменниц уже выбрались наружу.

Идея поснимать на острове родилась два года назад. Но позволить эту роскошь Сашка смог только сейчас. Копил деньги на профессиональную фототехнику и амуницию. Друзья к столь странному наваждению относились скептически. В самом деле, лучше бы фотографировал людей – они, по крайней мере, платежеспособны. Иметь качественный автопортрет не прочь каждый обладающий толикой самолюбия гражданин. Мастеров данного жанра в городе мало, Сашка – лучший из них. Немного пиара – и от клиентов не будет отбоя. Так нет же. Животные ему понадобились. Да еще дикие.

Он не мог объяснить себе это желание. Он привык доверять интуиции. И в последнее время она все настойчивее требовала не откладывать мероприятие. Рефлексировать над предчувствием – занятие глупое и неблагодарное. Гораздо умнее сразу решить: или следовать ему, или игнорировать. Сашка выбрал первое. К чему приведет поездка – не так уж принципиально. Важно, что в данную секунду, зарывшись в сугробе, изредка снимая перчатки и дуя на закоченевшие пальцы, он ощущал спокойствие, почти умиротворение. Так бывает, когда ты уверен в правильности совершаемого поступка.

Взгляд в сотый раз скользнул по склону. Вверх. Вниз. Та же неизменная засвеченная пленка белого покрова. И как эскимосам удается отличать сорок оттенков снега? Сашка прищурился. Направил объектив на черную точку, которую раньше не видел. Навел фокус, отрегулировав резкость. Мокрая бляшка медвежьего носа качнулась вправо. Потом влево. А затем рванулась вперед.

Самка была молодая. Гладкий, бледно-цыплячий мех еще не успел приобрести грязно-желтого оттенка. Красавица. За нею следом из берлоги высунулась ослепительно белая крошечная мордочка. И еще одна. Медвежата с любопытством втягивали воздух, принюхиваясь к новым запахам открытого пространства. И, учуяв что-то необычное, испуганно прятались за мамины лапы. Через секунду осторожно выглядывали, словно трусоватые воришки. Самка разгребала наст, докапываясь до растительной ветоши и кустиков ив – первых весенних кормов – а детеныши увлеченно возились в снегу.

Кадры получились великолепные.

Работал до вечера, пока семейство не скрылось на ночевку. От усталости и ветра глаза слезились. Собрал вещи и отправился к кунгу. Немного отдохнуть, выпить чаю – и на базу. Пока шел, размышлял, что есть повод для гордости. Сделанные фотографии не стыдно будет отправить в солидные журналы.

Вскипятил воду. Горячая жидкость обжигала небо, вливая в тело приятное тепло. Сашка нахмурился. Что-то было не так. Казалось бы, он выполнил все, что задумывал. Было бы уместно довольно улыбнуться и похлопать себя по плечу. До отлета еще два часа. Нужно успеть разобраться. Потушил печь. Вскинул на спину рюкзак. Вышел на улицу, захлопнул дверь, запер на засов. Закрепил на ногах лыжи. До места сбора час бега.