Конец республики - [98]

Антоий опустил голову. Он не заметил, как вошел Эрос, пал перед ним па колени и, припав лицом к его коленям.

Наконец он очнулся, и его тяжелая рука опустилась на голову вольноотпущенника. Он поднял Эроса и, поставив рядом с собой, прижал.

— Я любил ее, господин мой, шепнул Эрос, — я виновен перед нею. Как я искуплю грех свой, как я… Он не мог говорить — Он задыхался.

— И я любил ее, — услышал он слова Антония. — Возьми себя в руки, мужайся. Хоронить будем ее пышно. Денег не жалей — бери у меня, сколько нужно. Вызови старых жрецов подземных божеств, чтобы замаливали наши грехи.

Когда Эрос вышел, Антоний сказал Атуе:

— Оставаться тебе здесь нельзя. Отправишься со мной к женщине, которая позаботится о тебе.

На другой день Халидонию хоронили чуть свет, по греческому обычаю. Впереди шли флейтистки, за ними — друзья и вольноотпущенники Антония в черных и серых одеждах; дальше Эрос, Антоний и несколько друзей несли на носилках труп, а за ними выступали шестидесятилетние женщины, как предписывал закон Солона.

Узнав, что сам царь несет погребальные носилки, население Александрии приняло участие в похоронах. Толпы, высыпавшие на улицы, провожали умершую жену вольноотпущенника до самого кладбища, и Эрос подумал, оглядев народ, остановившийся у ограды: «Вся Александрия хоронит Халидонию, лучшую жену худшего мужа».

Потребность самоуничижения не покидала его во время погребального обряда; он готов был броситься на колени перед гробом и кричать на всю Александрию, на весь Египет, на весь мир о дурном обращении с женою, о грехе перед богами, и сказал господину, что желает произнести речь, но Антоний остановил его:

— Излить свою душу успеешь. Дома, у жертвенника Гестии, ты будешь беседовать со своей женой, когда египетские маги вызовут ее душу. Она скажет тебе, что любовь и смерть сопричастны… А речь произнесу я.

И, взяв Эроса под руку, направился с ним среди расступившегося народа к друзьям, стоявшим у кладбищенской ограды.

X

Сложив с себя консулат, Октавиан отправился в Далматию.

Агриппа, оставшийся в Риме, ревностно принялся за исполнение обязанностей эдила. Он сдержал свое обещание и дал работу плебеям: тысячи людей мостили и расширяли улицы, отстраивали разрушенные здания, в большинстве общественные, очищали стоки, прокладывал и водопроводные тру бы, исправляли обрушившийся кое-где водопровод Aquae Marciae, продолжали сооружать на Марсовом поле начатую Цезарем мраморную ограду, называемую Seapta Julia и там же строили, на Козьем болоте, судаторий — лаконскую паровую баню, бесплатную для плебса.

Безработные стекались в Рим, число их увеличивалось, и Агриппа принужден был шире развернуть работы: началась постройка Пантеона, величественного храма, посвященного Марсу и Венере, божественным покровителям Юлиевой фамилии. Агриппа не жалел денег — постройка зданий, как и раздача беднякам хлеба, масла и соли, производилась за его счет; он платил цирюльникам и брадобреям за стрижку и бритье плебеев, считаясь с невероятной нищетой народа. И бедняки, восхваляя его доброту, недоверчиво относились к речам Лицинии, Понтия, Милихия и иных популяров, призывавших плебс к восстанию.

Агриппа проводил дни, а иногда и ночи (работы производились в две смены) на улицах: он осматривал здания, водопровод, мостовые, делал указания архитекторам, рабочим, торопил отстающих, приказывал записывать имена наиболее старательных рабочих, чтобы выдать награды. Говорили, что он подражает Гаю Гракху, некогда лично наблюдавшему за работами в столице, и величали его «мудрым строителем» и «другом плебеев», хотя находились шутники, утверждавшие, что пышно украшенная глупость может прослыть мудростью, а искусно скрытая вражда — дружбою, и что за «мудростью» Агриппы скрывается жажда славы, и за «дружбой» — тонкая демагогия Октавиана, преподавшего своему другу начала новой науки — науки хитрости, обмана и коварства.

Весною Агриппа получил письмо от Цезаря. Сообщая, что мир с далматами заключен, Октавиан писал:

«Антоний стянул шестнадцать легионов в Армению, но внезапно выехал в Александрию. Меня беспокоит, не узнал ли он о моей речи в сенате и не готовит ли противодействие. Я не боюсь Антония, несмотря на его могущество, потому что чувствую себя окрепшим, даже сильнее его, благодаря плану действий, о котором сообщу тебе лично. Не хочу довериться даже таинственному письму,[23] выработанному Тироном, так как опасаюсь хитрости врагов. Лучше не доверять, чем слепо доверять. Как твои дела? Мой вольноотпущенник, прибывший на днях из Рима, говорит, что столица похожа на вновь строящийся город. Если это так, если ты украсишь Рим и сделаешь его более приятным для глаз, а народ привлечешь на мою сторону, я отблагодарю тебя достойным образом. Сообщи, как здоровье Ливии, Октавии и твое? Неужели жена твоя продолжает хворать? Вероятно, прав был врач, нашедший у нее признаки вшивой болезни. Что может быть отвратительнее насекомых, покрывающих все тело? Говорят, этой болезнью страдал вождь рабов Эвн и великий Сулла. Относительно Эвна я не сомневаюсь, ведь он был рабом. Что же касается Суллы, то не верится. Не подумай, прошу тебя, что я сравниваю твою жену с невольником. Нет, нет, но она много общалась с рабами, ухаживала за больными и, конечно, заразилась от них. Как видишь, не всегда доброта приносит хорошие плоды. Утешься же и верь в мою дружбу и расположение: они заменят тебе домашние горести. Прощай».