Конец пути - [22]

— Перестань стесывать ей бока, — бросала она мне на ходу. — Ты пятками даешь ей понять, чтобы она шла быстрее, и сам же ее сдерживаешь, руками.

Час за часом я практиковался в езде шагом, рысью или мелким галопом (обе лошади были трехаллюрные), без седла или без поводьев. Я усвоил, как вести в поводу лошадь, которой нужно совсем в другую сторону; как предугадать заранее, что вот сейчас она шарахнется вбок, или вскинется, или понесет, и сделать так, чтобы этого не произошло; как ее седлать, и взнуздывать, и чистить.

У Сюзи, моей кобылы, была дурная привычка кусать меня, когда я подтягивал подпругу.

— Дай ей как следует по носу, — велела мне Ренни, — а в следующий раз держи ее левой рукой покрепче за холку, и она не станет вертеть головой куда не надо.

Том Браун, ее жеребец, имел обыкновение высоко вскидывать задом два или три раза, как только его выводили из стойла. Однажды, когда он именно так и сделал, я пришел в ужас, увидев, что Ренни откинулась в седле так далеко, как только позволяли поводья, покуда Том не потерял равновесия и не начал, молотя копытами воздух, с испуганным ржанием падать через спину навзничь. Ренни пулей вылетела из седла и успела уйти из опасной зоны буквально за секунду до того, как тысяча сто фунтов конского веса грохнулись оземь; она поймала поводья прежде, чем Том успел встать на ноги, и успокоила его буквально в несколько секунд, нашептывая ему что-то на ухо.

— Будет ему урок, — усмехнулась она.

Но:

— Ты сам виноват, — мне, когда Сюзи выкинула как-то раз со мной ту же самую штуку. — Она знает, что ты еще только учишься. Не тушируй ты ее, Христа ради; она станет вести себя лучше, когда ты как следует научишься ею управлять.

И слава богу, потому что, если бы Ренни дала мне понять, что Сюзи требуется тот же урок, что и Тому, я бы из чистой гордыни попытался повторить ее подвиг. Меня вообще нетрудно испугать; я по сути своей человек весьма робкий, вот только тщеславие чаще всего заставляет меня об этом забыть.

Короче говоря, мало-помалу я стал неплохим лошадником и даже научился свободно чувствовать себя в седле, но вот энтузиаст конного спорта из меня никак не получался. Овчинка была что надо, но выделки все равно не стоила. Мы с Ренни изъездили за август большую часть округи; выглядело это следующим образом: час-полтора в седле, потом отдых минут на пятнадцать-двадцать и к дому. К тому времени как мы успевали расседлать, вычистить и накормить лошадей, переваливало за полдень: мы забирали мальчиков, ехали назад в Вайкомико, к позднему ленчу, за которым Джо, опухший от книжек, расспрашивал меня или Ренни о моих успехах.

Но начал-то я с неловкой силы Ренни. В седле, где есть свои устоявшиеся и — при всем том — вполне разумные правила посадки для каждой конкретной минуты времени, одно удовольствие было смотреть на ее сильное, немного тяжеловатое тело, как оно контролирует каждое движение идущей шагом лошади или посылает ее рысью, — прямое, свободное, на скулах от ветра румянец, сияют карие глаза, блестят на солнце коротко стриженные светлые волосы. Тогда она бывала даже и красива, сильной и динамичной красотой. Но управляться с собственным телом в тех ситуациях, для которых не существовало жестких правил, ей было куда как трудно. На ходу ее постоянно тянуло вперед. А если она просто стояла, то не знала, куда девать руки, и к тому же имела обыкновение переносить весь свой вес на одну ногу, а другую на нелепый какой-то манер отставлять в сторону. Во время кратких наших остановок, когда мы просто сидели и курили, она была совершенно лишена не то что стиля, но элементарной грации: она бухалась на землю мешком и ни минуты не сидела спокойно, все ерзала на месте. Мне кажется, осознание этой своей неловкости, неумения владеть собственным телом и провоцировало ее во время наших с ней прогулок говорить свободнее и откровенней, чем обычно, потому как Морганы, оба, особой тягой к задушевным излияниям в общем-то не страдали, а Ренни в присутствии Джо и вовсе старалась помалкивать. Но в августовские эти утра мы наговорились вволю — если программа, спланированная Джо, в чем и преуспела, так именно в данной части, — и свойственная Ренни манера говорить являла мне порой все ту же неловкую силу.

Чаще всего мы ехали к небольшой речушке, протекавшей через сосновую рощу милях в девяти от фермы. Там можно было в жаркие дни напоить лошадей, да мы и сами зачастую надевали под кавалерийскую нашу сбрую купальные костюмы, потом, добравшись до места, делали короткий заплыв, а потом весьма благопристойно переодевались в лесу, мальчики направо, девочки налево. Место мне нравилось: речушка была, во-первых, чистая, а во-вторых, уютная до чрезвычайности, затененная соснами, которые к тому же выстлали землю мягким, скользящим под ногою слоем бурых иголок. Я сказал как-то Ренни, жаль, мол, что Джо тут с нами нет, то-то бы он порадовался.

— Перестань говорить глупости, — сказала она, слегка нахмурившись.

— Всякая вежливость умом не блещет, — улыбнулся я. — А мне из чистой вежливости его жаль: роется, бедняга, в своих книгах, пока мы носимся верхом и плещемся в реке.