Конец моды. Одежда и костюм в эпоху глобализации - [20]

Заключение

«Конец моды» – это вопрос об истоках. На истоки указывают историчность моды, бесчисленные метафоры, цитаты, аллюзии и отсылки к прошлому. Они возникают усилиями дизайнера или потребителя – а сейчас их появлению способствуют еще и алгоритмы, позволяющие по множеству ответвлений проследить переклички и сходство с чем угодно и где угодно. Проблема истоков встает также в связи с копиями и подражаниями. Рождение на свет изделия высокой моды может повлечь за собой различные способы производства схожих вещей по более низким ценам, равно как и вещей, хорошо сочетающихся с исходным предметом. «Конец моды» – эпоха брендинга, когда Nike уже не производит кроссовки, а выпускает под своей маркой кроссовки, изготовленные в странах третьего мира, или где за модным брендом стоит группа безымянных дизайнеров, работающих для этой фирмы. Мы далеко ушли от единственного в своем роде «произведения», как его понимал Ворт. В свете «конца» всего, о чем мы сейчас говорим, уникальное произведение в мире моды представляется зловещей восковой фигурой, призраком тех времен, когда границы между вещественным и невещественным, качеством и идентичностью были четче. Теперь мода существует в наносфере, в глобальном потоке многочисленных репрезентаций.

3 Пространства моды 60

ПАТРИЦИЯ КАЛЕФАТО

Пейзаж – вот чем становится Париж для фланера. Или, точнее, город аккуратно расщепляется для него на диалектические полюса: он открывается ему как пейзаж, даже если смыкается вокруг него, как комната61.

В этих строках Вальтера Беньямина символически запечатлена идея городского «пейзажа» конца XVIII века, когда массовое общество еще только зарождалось, а начавшийся процесс урбанизации превратил европейские столицы – особенно Париж – в средоточия коммуникации, различных стилей жизни, потребления и моды. Пейзаж тогда был пространством, в котором социальный субъект современного города, фланер, с легкостью жил и действовал, не зная никаких границ между тем, что находилось внутри и снаружи его социальной среды, потому что сам он пребывал в открытом пространстве и в замкнутом помещении одновременно. Описанная Беньямином модель городского ландшафта на протяжении большей части ХХ века оставалась актуальной – этот ландшафт являлся центром моды как социальной практики, языка тела, нарратива времени и средства трансляции стиля. Именно в городе прошлого столетия мода стала реагировать на исторические процессы: войны, эмансипацию женщин, молодежные протесты. Уличные стили, которые творит другой фигурирующий у Беньямина прототипический субъект, «коллектив», родились в городском пространстве. Беньямин описывает коллектив в этих декорациях:

Улицы – место обитания коллектива. Коллектив – вечно встревоженный, находящий в постоянном беспокойстве субъект, который – в пространстве между фасадами домов – переживает некий опыт, учится, понимает и изобретает не меньше, чем отдельные люди, когда уединяются в своих четырех стенах62.

В конце XX – начале XXI века модель этого пространства претерпела существенные изменения. Из-за глобализации пошатнулась устойчивая иерархия центра и периферии, исчезла четкая граница между городами и территориями, не подвергшимися урбанизации, мобильность населения резко возросла, а средства коммуникации превратились в узлы социальной жизни. Современные ландшафты, если следовать модели «глобальных культурных потоков», предложенной антропологом и социологом Арджуном Аппадураи, приняли форму потоков знаков, образов, тел. Мода – одно из наиболее интересных проявлений этой глобальной культурной текучести. Ее «ландшафты» состоят из объектов и знаков, тел и образов, мифов и нарративов: эти элементы воспроизводятся и передаются, как и любые единицы цифровой информации, непрерывно циркулируя по всему миру.

В книге «„Современность“ на просторе» (Modernity at Large) Аппадураи излагает свое видение современного мира как «скопления многоуровневых взаимодействий», которые оказались «иного порядка и силы» по сравнению с тем, что наблюдалось в прежние времена63. Он пишет, что «мир, в котором мы сегодня живем, отличается тем, что воображение в нем играет новую роль в социальной жизни»64. Если мы попытаемся определить понятие воображения, то столкнемся с разными его значениями, в том числе с «прежним представлением об образах, особенно механически воспроизведенных образах (как их понимали представители Франкфуртской школы)»65. Сюда бы я добавила тиражирование произведения искусства и знаков в философской трактовке Вальтера Беньямина. Кроме того, есть еще концепция «воображаемого сообщества» Бенедикта Андерсона, согласно которой любая идея сообщества предполагает работу воображения, то есть идеологическую связь, с точки зрения которой это сообщество предстает как группа имеющих друг к другу отношение людей66. Наконец, существует «сформировавшаяся во Франции идея воображаемого (imaginaire) как сконструированного пространства коллективных ожиданий, которые не более и не менее реальны, чем представления Эмиля Дюркгейма, рассматриваемые теперь сквозь многослойную призму новых медиа»