Конец митьков - [30]

Дмитрию Шагину было положено гораздо больше, чем плюшевому медведю; почему он и перестал обижаться за текст «Митьков» почти сразу, а напротив, «давал обещания ставить мне каждый день по бутылке» (Часть третья): запахло фимиамом (еще не деньгами), а это для художника продукт первой необходимости.

29. Сколько человеку фимиама нужно

 Слава бывает разного качества. Есть слава исключительно высокой очистки, ее употребляют в микроскопических дозах. Возьмем великого художника Рихарда Васми: выставлялся он очень редко, весьма немногие люди видели его живопись. Эти немногие, давали порцию фимиама высочайшего качества, ведь совсем без фимиама обходиться, наверное, даже Рихард Васми не мог, заболеть можно:

Ярким примером запущенной высокой болезни с проникшими во все личностные центры метастазами может служить скрипач Ефимов из «Неточки Незвановой». Он буквально погибает от нехватки фимиама. Ни любовь Неточки, ни алкоголь не способны заменить ему признательности публики. А ведь две-три капли фармакона в месяц могли бы поддержать его существование: толика аплодисментов, тихий шепот за спиной: «Смотри, это он», простодушное признание: «Да, ты, брат, силен...» (А Секацкий).

Важная функция группы художников — вырабатывать фимиам для внутреннего употребления. Всегда есть за что похвалить братка, в любом случае одна картина хуже, другая лучше, вот и хвали. В фазе подъема была такая эйфория, что нам нравились любые картины товарищей. (Пикассо говорил: как пьянице все равно какое вино пить, так и мне все картины нравятся — хорошие, плохие...)

Например, поздним вечером звонит Флоренский, просит срочно приехать к нему в мастерскую. Приезжаю, вижу: они с Олей сделали новую серию коллажей, называется «Джаз», как аналогичная серия Анри Матисса. Флоренский прямо сияет, приглашает и меня разделить его чувства. Я подтверждаю, что это значительно круче Матисса, и мне действительно так кажется от нашей радости. Матисс далеко, давно, не поймешь про что, а у Флоренского вот, сделано из текущей жизни: пруд на Аптекарском острове, трамвай на Кузнечном. Мы ликуем, идем на пьяный угол за вином, отмечать такое дело. Так и жили от радости к радости, вплоть до акматической фазы.

С конца 80-х «Митьки» дивились и завидовали «Новым художникам», а затем «Неоакадемистам»: до чего ловко те придумали беззастенчиво превозносить друг друга. Каждый не себя нахваливает, что нескромно, а всех остальных художников группы[5].

Митьки, начиная с акматической фазы, категорически неспособны были радоваться друг другу. Бывало, договоримся: давайте, как «Новые», всех хвалить. Нет, никак не получается; и в лицо, и средствам массовой информации — не сказать доброго слова о товарище; в лучшем случае сдержанный скептицизм, чаще молчание. Похвалить можно только кого-нибудь умершего, незнакомого или маргинала на отшибе. Не конкурентов. Счастливые «Новые», они потому и остались добрыми друзьями, что закрыли группу по окончании долгой фазы подъема.

Не хвалят товарищи, да и ладно: они потому и замолчали, что достаточно похвал со стороны. В конце 80-х «Митьков» перехвалили.

Поэт Виктор Кривулин назвал встречу художников «Митьков» со зрителями «съездом победителей», имея в виду, что «Митьки» сумели покорить весь Ленинград своей живописью и самим фактом своего существования. Взлет «Митьков» был молниеносным и парадоксальным». (М. Трофименков. «Искусство», № 8, 1989.)

Ну, весь Ленинград своей живописью не покоришь, нет в Ленинграде таких уж толп любителей живописи, но посмотреть на тех самых митьков многие хотели, индекс узнаваемости имени был не»ниже, чем у рок-звезд. Собственно, любой прохожий слышал чего-то о митьках.

Индекс узнаваемости имени — самый дешевый, общепонятный, то есть уже серьезный вид славы. Фимиам в узком кругу, «старичок, ты гений!» — не солидно, шестидесятническое баловство. Серьезных людей интересует одно: частота упоминания имени. Даже мой любимый Александр Вертинский не стеснялся в этом признаваться: «Звание — ерунда. Вот имя — это все. Приедешь за границу — и если твое имя известно, тебе всё дадут». (Творческий, трудовой человек, а мечтает о золотой палочке собирателя: чтобы всё дали. В старину японские художники такого искушения избегали тем, что раз в двадцать лет меняли имя и переезжали в другой город. Впрочем, в данном случае, если поразмыслить, я неправильно интерпретировал не совсем удачное высказывание. «Всё дадут» для Вертинского — это не денег дадут, не наград — возможность выступать дадут. Наградой за искусство для творческого человека является возможность и дальше заниматься искусством.)

Лимонов, слагая гимн индексу узнаваемости имени, пьянеет от возбуждения:

Что такое CRN? О, CRN стоит всех сокровищ мира, камрады! О CRN грезят, за него дерутся в муках, среди страстей и крови лучшие люди планеты. Его невозможно потрогать руками или лизнуть языком, но на нашей планете тот, кто имеет CRN даже лишь только десять процентов, может сделать миллионы щелчком пальцев. Небрежно. Он может добиться любой должности. Любой женщины. CRN — изобретено, разумеется, американцами и расшифровывается как «Coefficient of Recognition of the Name» — степень известности имени. Вы думаете, президент Соединенных Штатов Америки имеет 100 % CRN? Ну нет! Даже Джизус Крайст не имеет ста. Никто не имеет ста. У президента Картера был СШЧ 33 %. У Фараона Рейгана — 46 %. Голливудские суперактеры и суперактрисы обходятся кто двадцатью двумя, кто семнадцатью.