Конец мелкого человека - [6]

Лихарева начинали сердить мучительные судороги Елкова.

— Не с сердцем, а вот что… — решил ошарашить его залпом Федор Андреич. — Ферт ко мне начал заходить, вот!

Хозяин мгновенно спрятал улыбку и сел в кресло. До этого признанья он стоял перед Федором Андреичем, спиной к окну.

— Фе-ерт! — протянул Елков, выпятив губу. Потом погрозил гостю пальцем и подошел поближе. — Вы когда, батенька, в последний-то раз у врача были?

— Ночью приходил… — вспоминая и не слушая, сказал Лихарев.

— Ночью? Ну да, когда же ему и приходить, как не ночью. А вы что же… — Елков кивнул головой в сидящего перед ним и снова, в раздумье, подогнул палец. — Вы, тово, разговаривали с ним?

— Такая гнусь… — отвернувшись, продолжал вспоминать Лихарев, — руки в боки, морда плюгавая и этакое плебейство во всей фигуре… с души воротит! А хуже всего то, что я и сам не знаю, откуда я его взял… плохое дело!

— Кого взяли?.. — переспросил Елков, тыкаясь в гостя мутным взглядом.

— Да его, его, я же говорил вам… вы где были? — рассердился Федор Андреич.

Елков придвинул кресло еще ближе.

— Так, значит, ферт? Так-таки уж и ферт? — тихим шепотом осведомился он.

— Фе-ерт… — странно протянул Лихарев.

Их глаза блуждали, и у того и у другого. Взгляды встретились. Как бы пробужденный, Елков вскочил и постучал себя пальцем по лбу:

— Да и все мы теперь тронутые, знаете…

Лихарев вспылил, поднимаясь с места:

— Как это… тронутые? Сходите себе с ума на здоровье, коли охота, — я тут ни при чем. Вам самому доктор нужен, вот что, — черт меня к вам понес в такую несуразную пору…

— Ах, да не сердитесь вы, Федор Андреич… или Федор Иваныч? Ну, значит, не ошибся. Я ему всего два слова сказал, а он уж и на дыбы! Ну, сядьте же, прошу вас. Не пойму, на что еще в наше время обижаться можно! Успокойтесь, а я вам за это еще историйку расскажу, тоже — дальше ехать некуда. Вчера посетил меня экземпляр. Пришел, сел сюда вот, где вы сидите — и в рев. Плачет, да ведь как плачет-то, глядеть на него больно. Я, говорит, чихать не умею. Я ему: ну что ж, говорю, и не чихайте себе на здоровье! А он еще пуще заливается: с самого детства, говорит, не чихнул ни разу, и насморка даже ни разу не было, что ж, по-другому устроен я, что ли? Каково, а? Ведь — прямо вынь да положь ему чихание! — Елков выпятил руки вперед, как бы представляя любезному вниманию Лихарева этот особый вид головного вывиха.

Но, рассказывая это, сам Елков вертелся и кидал слова то вверх, то вниз, то туда, то сюда, словно не один, а дюжина Лихаревых была распихана и развешена по комнате там и сям.

— И гляжу я на него, — продолжал хозяин, — и знаю: вот сидит человек в слабости души своей, а подойди да не поверь, либо еще что-нибудь такое, — так ведь укусит, как бог свят, укусит! А обратили вы внимание, народец-то какой стал, скулы-то у них как вылезли, — словно у каждого татары казанские в роду! А вот третьего дня иду по улице…

Федор Андреич решительно встал, боясь, что ему станет плохо в конце концов от елковских наскоков, — рассерженный и злой.

— Я у вас совета хотел попросить, доктор. Слушайте, вы — доктор? Вы не военного времени доктор? Были и такие, кажется… — Лихарев поежился. — Разговоры у вас такие, словно непременно хотите, чтоб спятил ваш пациент.

— Да, да, прохладно… но способствует работоспособности, — запутался Елков, обратив внимание только на то, что гость его зябко поежился. — Так не работаете вы? А я вот все работаю, все работаю, — великое дело — труд! Фактики теперь собираю. Они так и бегут ко мне, фактики!.. На ловца, как говорится, и зверь… Человечек повесился, а я его под номерок; лошадка упала на улице, — а я ее под номерок: такого-то и такого-то, мол, числа и так далее. Юношу за чрезмерную пылкость грохнули, — мы и его пометим. Ах, — с болью и стоном вырвалось у Елкова, — соберу я книжечку пальца в два, да в Европу туда, ко всем этим, как их… Как поленом шарахну я их книжечкой! — Елков трясся, клетчатая шаль сбилась ему под ноги, но он не замечал. — Глядите, как мы дохнем, дохнем, — мы просияли в муках наших! И ведь мы не только для себя, но и для вас! И быть может, даже из-за вас, дьяволы… У нас дворняжка последняя больше всех вас выстрадала. И назовем мы книжечку — Преображение России, вот… Впрочем, пустяки, — так закончил он свой малосвязный поток. — Исключительно самобичевание и расхлябанность, — иглокожие правы! Ах да, кстати, — вдруг перескочил он и весело прищелкнул себя пальцем по лбу, — забегайте ко мне вечерком, как стемнеет, около восьми, в пятницу… Люди духом отощали, так вот я собрал их у себя, наиболее обалделых, и граммофончиком потчую. Такой, знаете, паноптикум у меня, такой зверинец, просто антик! Вам это вместо лекарства, на них без смеха и глядеть нельзя… Ах, смех — великое дело. Каменные стены смехом ломаются, да-да! У вас ферт, значит? Как хотите, а под номерок и вас поставлю. Так и запомните, нумеро ваше — семьсот тринадцатое. Фамилию, конечно, называть не буду, тайна, тайна! — Он сделал страшную рожу и потрепал Федора Андреича по плечу, — а под номерок занесу. Не могу — бисер под ногами валяется… Вы уже идете? Постойте, я вам рецептик накатаю, один момент, с рецептиком легче!